– Господин, – испуганно лепечу я, – вам не…
– Тс-с-с, – обрывает меня он, и по-хозяйски плюхается на мою жесткую койку, словно это его комната, а я тут гость.
Я забиваюсь в дальний угол, обхватываю себя руками, и прислушиваюсь к звукам снаружи – не выйдет ли сейчас на ночной обход комендант.
Креон протягивает мне бутылку. Я веду подбородком, отказываясь. Я улавливаю запах, исходящий, как от моего наставника, так и от напитка, из чего заключаю, что по пути сюда, центурион уже успел основательно к нему приложиться.
– Что случилось, господин? – тихо спрашиваю я.
Он делает глоток, прежде чем ответить.
– Его отпускают, – однозначно роняет он.
– Кого, господин?
– Ливий, – строго говорит мой наставник, – пожалуйста, хоть сейчас обойдемся без официоза.
Я сглатываю ком в горле. Он просит меня о невозможном. В таких обстоятельствах, в темноте, наедине, называть друг друга по именам слишком интимно. Зачем нам вообще эти дурацкие имена, когда у нас есть наши звания? За ними куда легче прятаться.
– Кого? – повторяю я, так и не осмелившись произнести имя.
Я чувствую его взгляд, и виновато поджимаю губы. Я не могу. Мне очень жаль.
– Урода, убившего ту девушку, – отвечает Креон после паузы, – отпускают.
– Но как это возможно?! – вырывается у меня, и вот теперь я готов и сам припасть к бутылке, – его преступление не подразумевает послаблений, только смертный приговор…
– Это указание свыше, – скривившись, говорит мой наставник, – конечно, никто ничего не объясняет, но приказ подписан куратором. Поговаривают, что он его дальний родственник. Не знаю, правда ли, Ливий, но это бы все объяснило. И мне сделали дисциплинарный выговор за неподобающее обращение с заключенным во время допроса.
Я едва сдерживаю злорадную улыбку на этих словах. «Неподобающее обращение»! Как правило, никому вообще нет дела до арестантов, а тот человек заслуживал куда худшего. Подумаешь, выбитые зубы! Я там был. Я все записал: обвиняемый не только грохнул ту несчастную девушку, придушив во время соития, он надругался над ее трупом.
Я ошибся – он не был сумасшедшим. Он знал, что неприкосновенен.
Я сам выхватываю бутылку из рук Креона и лакаю алкоголь по-собачьи. Жидкость горькая и жжет язык. Мне хочется сплюнуть ее, но я силой заставляю себя проглотить, как глотаю омерзительную правду.
Лицемерие! Ложь! Аве, Империум!
– Не нравится, – подмечает Креон и слегка улыбается. Эта улыбка многого стоит, улыбка того, кто чувствует те же гнев и смятение, что и я.
– И зачем только люди пьют спиртное, если это такая гадость? – сетую я.
– Чтобы забыться, Ливий, – философски заключает Креон, – чтобы забыться.
Он тоже пьет, и я запрещаю себе думать о том, что это почти поцелуй, ведь до того горлышка касались мои губы. За такие вещи простые люди отправляются в шахты, а члены «Фациес Венена» к расстрельной стене.
– Что его ждет? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от этих мыслей.
– Его сошлют из столицы работать на ферме, – говорит мой наставник, – но разве это наказание?
– Нет, точно нет, – вздыхаю я.
Креон откидывает голову, и, опершись затылком на стену, задумчиво крутит бутылку в руках. Его кольцо скребется по стеклу, он стаскивает его с пальца и взвешивает в ладони. Я думаю, что сейчас ему хочется затолкать этот перстень в глотку куратору.
Мне тоже.
– Я могу… – вслух рассуждает Креон, – могу навести справки, где находится эта ферма и кто будет сопровождать гаденыша. Кем бы ни были его родственники – что они сделают, если с ним, например, в дороге произойдет несчастный случай?
