И мир станет лучше.
Бла-бла-бла.
Мы наблюдаем парад, устроившись на пригорке холма возле «Бенефиция», и, приметив куратора в праздничной колеснице, я невольно сравниваю его и Креона.
Куратор облачен в свое торжественное одеяние. Подкладка его плаща развевается на ветру и полыхает всеми красками вишневой мякоти. Он приветствует толпу царственным жестом, и под звуки праздничных маршей произносит речь о плодородии и процветании.
Аве, Империум.
А мой наставник… по нему и не скажешь, что он ночной кошмар заключенных «Карсум Либертатис», дознаватель и палач, жестокий и безупречный центурион, лучший из всех, кто когда-либо носил форму тайной полиции и все в таком духе. Сегодня на нем, хоть и застегнутая по армейской привычке на все пуговицы, но простая, гражданская одежда. Лишь его короткая стрижка и шрамы говорят о годах, проведенных в рядах «Фациес Венена». Креон куда старше меня и застал еще те масштабные восстания, что в свое время угрожали благополучию Империума. Сейчас трудно поверить цену, что пришлось заплатить за покой и стабильность.
Иногда я представляю, что мои родители могли быть одними из бунтовщиков и тоже содержались в «Карсум Либертатис». Это глупые домыслы. Мне ничего о них неизвестно. А мой наставник имеет какую-то почти сверхъестественную способность ловить меня за такими нелепыми фантазиями. Вероятно, смутьянство в эти моменты слишком отчетливо написано на моем лице.
– Что за кислый вид, юнец? – спрашивает он, и я тут же смущенно отвожу взгляд. – Где радость по случаю твоего повышения? Мы наконец-то можем это отметить.
– Отметить, – заторможено повторяю я.
Я не могу поделиться с ним, что приватная беседа с куратором убила во мне все воодушевление.
– Да, Ливий, – говорит Креон, – например, выпить чего-то по случаю. Ты когда-нибудь пробовал алкоголь?
– Нет, господин, – бубню я себе под нос.
Обращение по имени из его уст, безусловно, приятно, но режет мне слух. Да и я не способен отзываться без должного уважения даже в неформальной обстановке. Распитие спиртных напитков, порицаемое, но не запрещенное полностью в рядах «Фациес Венена», находится явно за пределами той «неформальности», которую я могу себе позволить.
Для меня уже само по себе нонсенс проводить время со своим наставником в нерабочее время, пусть это и подразумевается дружескими отношениями.
Я смущаюсь. Смущаюсь от его предложения, смущаюсь от того, что мы сидим на холме и глазеем на парад, как обычные люди. Смущаюсь от того, что, опустив глаза, могу видеть его босые ступни, зарывшиеся в траву, и ботинки, стоящие рядом. Меня так и подмывает спросить: зачем он это сделал? Креон Прэтор и в знойный день не расстегнет единую пуговичку на одежде, и вдруг избавился от обуви. Эта потребность соприкоснуться с природой кожей отдает чем-то первобытным, и настолько личная, что мне неловко быть тому свидетелем.
Это явно не то, что от меня ждет услышать куратор. Он хочет получить доказательства того, что Креон – предатель, а не обычный человек с безобидными причудами.
– Я не думаю, что это хорошая идея, – запоздало отзываюсь я.
– Не волнуйся, юнец, – успокаивает меня Креон, – как твоему наставнику, мне следует проконтролировать твое первое знакомство с алкоголем.
Я кое-как отрываю взгляд от его ног, облепленных травинками, и недоверчиво смотрю ему в лицо.
Разве это входит в обязанности наставника?
Нет, не входит.
