В общеобразовательной программе упоминались разные способы его применения, однако, о некоторых из них не принято говорить в приличных местах. Я уже догадываюсь, что это. Мое любопытство растет. Я впервые вижу это воочию. Оно мерзкое… но так и хочется приблизиться и рассмотреть. Или ткнуть кончиком ручки.
– Хорошо, – спокойно говорит центурион, – тогда объясните, обвиняемый Мануций, почему при медосмотре это извлекли из вашего анального отверстия?
Улика болтается между его пальцев.
Креон не испытывает отвращения. Его в принципе трудно смутить, но в комнате для допросов он окончательно превращается в бездушную машину. С таким же успехом он мог демонстрировать арестанту отрезанную голову животного или человеческую конечность, и ни один мускул на его лице бы не дрогнул.
Улика – всего лишь улика, и не важно, что она из себя представляет, и где именно ее обнаружили во время той унизительной процедуры, которой подвергают всех подозреваемых в измене плоти. Процедура эта, надо думать, сама по себе уже наказание. Сомневаюсь, что мышцы сфинктера способны рассказать о пристрастиях человека больше, чем он сам на последующем допросе. Если я попадусь, мои точно будут молчать.
Мануций смотрит на улику, выпучив глаза так, что на его вытянутой физиономии они кажутся комически огромными.
– Мне это подбросили… – начинает он, но тут же затыкается, осознав, как глупо то, что он собирается сказать дальше. Подбросили. Прямиком в прямую кишку. Ага. Я бы посмотрел на злоумышленников, обладающих такой ловкостью рук.
Я давлю нервный смешок.
Креон бережно возвращает улику в коробку, стягивает перчатки и встает. Это завораживает и пугает, как под кителем распрямляются мышцы на его могучей спине, словно крылья огромной хищной птицы. Он оказывается рядом с арестантом, и, склонившись над ним, заглядывает тому в лицо. Я почти физически ощущаю страх Мануция, заставляющий воздух в комнате сгущаться и трепетать.
– Интересная выходит ситуация, – тихо и вкрадчиво говорит центурион, – вы утверждаете, что вы «порядочный человек», но почему тогда запрещенный предмет оказался в вашем теле? Как он туда попал?
Арестант опускает голову и смотрит на свои руки, сложенные на тощих коленях. Тюремная роба висит на нем, как мешок для овощей. Он теребит ее краешек, но вынужден прервать это увлекательное занятие – ладонь Креона с грохотом впечатывается в спинку сидения в дигите от плеча Мануция. Тот подпрыгивает на месте.
Центурион всегда использует эту тактику. Первый удар – предупредительный. Второй уменьшит количество зубов заключенного. Третий выбьет из него все дерьмо. Четвертый…
Не будем об этом.
– Молчите, – елейным, будто ласковым голосом продолжает Креон Прэтор, – если вы не желаете поведать нам подробности, то сделаю вам одолжение: запишем, как есть. Вы отправитесь в шахты. Это тяжкий труд, он не каждому под силу, да и «изнаночников» там не любят. Нигде не любят. Вы, надо думать, уже оценили теплый прием…
– Я невиновен, – скулит Мануций, – я не такой. Клянусь…
– Qui tacet, consentire videtur, – с тяжелым вздохом произносит Прэтор, и обращается уже ко мне, – пишите, Велатус: ex lege…
– Нет, постойте! – не выдерживает заключенный. Он весь подбирается, и в нем вспыхивает, казалось бы, давно угаснувшая искра жизни. Видать, содержание в «Карсум Либертатис» и правда не пришлось ему по вкусу. «Теплый прием», о котором говорил Креон, сильное преуменьшение правды. Бедняге Мануцию, скорее всего, уже довелось испытать на себе все прелести презрения охраны и других арестантов.
