Смешные люди. Повесть и рассказы - страница 7

– Согласен, – отвечает Филимон.

А Сопягин кряхтит, шевелит плечами от избытка сил. Тесно, тесно ему в этом закутке. Насколько всё же интересней работать вот с такими людьми! Тут вполсилы не получится! Не выйдет! Радостным предчувствием наполняется его душа. Хочется раскрыть окно, пустить в кабинет свежий воздух, разогнать застоявшуюся кровь на живом деле. «Эх-ма!» – хлопает Сопягин кулаком по столу. Подскакивают папки с бумагами, красиво заточенные карандаши, фломастеры, шариковые ручки и скрепки.

Вечером на кухне. Соседка Роза Михайловна, переворачивая оладьи на шипящей сковороде:

– Я тебя люблю, Филенька. Знаю с детства… Только поэтому считаю себя вправе… Тем более родители твои… Сейчас чудачества, игра, а потом? Молодость пройдёт, ваши сверстники достигнут определённого положения. А вы? Какое всё же отвратительное масло! А вы останетесь у разбитого корыта. В пятьдесят лет уже нельзя будет играть в железную дорогу…

«Пятьдесят? Очень, очень близко и одновременно далеко!» – не обращает ни малейшего внимания Филимон на эту мудрую сострадательную болтовню. Но настроение всё равно почему-то портится, и он думает: «Нельзя откровенничать с соседями… даже из жалости к одинокой старости…» Он прячется к себе в комнату и выходит на балкон: «Как сильно изъеден тёмный бархат… Всё моль проклятая… Небосклон и тот не пощадила. Зато сквозь мелкие дырки виден сверкающий мир… Надо бы записать. Может пригодиться…»

Душа Клавы заскорузла в борьбе со всякими нарушениями. Но равнодушного отношения к делу она выдержать не смогла, сорвалась и нахамила крупному начальству. Но, учитывая прежние заслуги, её лишь на три месяца перевели на зайцев да сняли портрет с доски почета. Это Клаву изрядно огорчило, ведь она там выглядела очень даже неплохо. И многие мужики обращали на неё внимание.

Как любую работу, она и эту делала чётко, добросовестно, с огоньком. Вот и сейчас с двумя пенсионерами-общественниками, ветеранами железной дороги, она гнала по вагонам безбилетников. Те пробовали давить на жалость и совать просроченные сезонки, вызывая у Клавы лишь законное презрение. Набедокурил, умей ответить! Да ещё с ними был этот, странный такой, новенький. «Стажёр, – окрестила она его. – Ну ничего. Пусть поучится, студентик! Это тебе не шпаргалки писать. Школа жизни. Проверка на твердость».

Стажёр, по всей видимости, стеснялся. То усядется на скамейку, делая вид, что он здесь человек посторонний и оказался по простой случайности. То забежит вперед и с равнодушным видом прохаживается вдоль вагона, теребя фуражку. «Вот и работай с такими хлюпиками! Делай план!» – в раздражении горячилась Клава. Но все же что-то смущало её, а что – непонятно. От этого она ещё больше злилась. И вообще эта работа была не для неё. Негде выложиться. Ни рекорда, ничего. А её прямо тяготила страшная энергия, бродившая где-то внутри и которую все время приходилось сдерживать. «Как бы глупостей не наделать!» – мелькали опасения, и она краснела, косясь на стажера. Старики-ветераны принимали это на свой счет и успокаивали её: «Всё в порядке, Клавушка! Не волнуйся! Доставим голубчиков в лучшем виде. Не сомневайся!» Клава только рукой махала: «Разве вам, старым пердунам, понять женскую душу?» И ещё больше суровела лицом и думала про Пашу. Вернее старалась думать, какой он умный, хозяйственный, а готовит – пальчики оближешь! Редкий мужик. Не зря ей все бабы завидуют. Интересно, почему ей так повезло?.. Вот только детей нет. Прямо настоящая беда. Ни она, ни Пашка на здоровье, тьфу-тьфу, не жаловались, а детей нет. Может, бог за что наказал? А родись маленький, было бы настоящее счастье… Но почему-то в её размышления вклинивался этот новенький. И она сердилась на себя за это. Просто позор какой-то! Пыталась гнать нелепые мысли. А в результате вспомнила, как первый раз увидела стажёра на ступеньках отдела кадров и вдруг обомлела неизвестно отчего. И сладко-тревожное, и стыдное возникло внутри. «Сорок уже на носу, а он мальчик совсем еще… юный… Ну, дура старая, совсем с ума сошла!» – одёрнула себя тогда. Уже после, приглядевшись, поняла: не такой уж и юный. Под тридцать, небось. Просто фигурка тоненькая… Всё равно одно слово – студентик! И совсем не в её вкусе, хлипкий, настоящий цыпленок, да и только… Попыталась уговорить себя по-хорошему, а вместо этого поправилась: не хлипкий, а хрупкий. И глаза… Какие не смогла объяснить. Ну, в кино иногда такие показывают… Неожиданно представила, как он её обнимает и жадно ласкает. И снова, покраснев пуще прежнего, еще больше рассердилась на себя за такие пакостные видения, замешкалась. И один ловкий заяц, опытный русак, обхитрил гончих, затаился, приняв вид безобидного столбика-бугорка. А потом загримасничал уже на перроне, показывая «нос» в мутное стекло отходящего вагона.