Смоляное - страница 6

– Завтрак на столе. Потом не забудь камеру – вы же с ребятами на колокольню сегодня?

Он кивнул автоматически. Камера. Колокольня. Как будто всё это уже было. Где-то. Когда-то. Илья – или Лёша? – прошёл мимо, стараясь не смотреть женщине в глаза. Почему-то он боялся, что в её взгляде он увидит нечто, чего не готов принять. Что она узнает его – не как сына, а как чужака.

В прихожей стояло зеркало в полный рост. Он обернулся и застыл. Отражение двигалось с задержкой, на долю секунды. Потом его лицо в зеркале чуть скривилось – в неестественной, чужой гримасе. Как будто кто-то другой, внутри него, пытался взять контроль. Он замер. Отражение – нет.

Изнутри головы раздался голос. Женский. Тихий, но отчётливый, почти шёпот, как шелест сухих листьев:

– Ты снова здесь. Не бойся. Ты уже был мной.

Илья зажал уши руками, но голос не исчез. Он чувствовал, как он идёт не извне, а изнутри, из глубин сознания, из самой плоти этого тела. Словно отголосок давно забытого сна или воспоминания, которое не принадлежит ему. Глухой звон колокольни эхом пронёсся сквозь кости, пробежал по позвоночнику, оставив после себя холодный осадок.

Он опустился на колени, обхватив голову руками, и сжал зубы, чтобы не закричать. Но снаружи всё оставалось прежним. Обычное утро. Обычный дом. Только внутри него всё кричало. Он чувствовал: что-то начало двигаться. В нём. В мире. В прошлом.

Первый цикл начался.

Ночь была безлунной, с низким, тяжёлым небом, будто кто-то укрыл посёлок Смоляное плотной ватной простынёй. Воздух, влажный и густой, хранил в себе следы мороза, запах замерзшей земли, дыма и чего-то ещё – неуловимо странного, напоминающего сгнившие листья или старую медную монету, забытую во влажной почве. Всё вокруг будто вымерло. Даже деревья вдоль дороги, чёрные и скрюченные, казались застывшими в ожидании. Лёша – или Илья в теле Лёши – брёл чуть позади остальных, стараясь не попадать в свет фонариков и не вглядываться в лица спутников слишком пристально. Они были чужими,

несмотря на то, что разговаривали с ним, шутили, словно знали его всю жизнь.

Подростки смеялись, переговаривались, но в их голосах звенела неестественная нота – тонкий, почти невидимый страх, который они пытались заглушить словами. Костя, худощавый с прыщавым лицом и камерой, закреплённой на штативе, нёсся вперёд, снимая всё подряд. Аня – девчонка с густыми волосами, яркой курткой и дерзким прищуром – светила фонариком по сторонам, будто искала кого-то в темноте. За ними плелись ещё двое – один в капюшоне, вечно ковыряющийся в телефоне, и девушка с бледной кожей, лицо которой Илья никак не мог запомнить.

– Только не облажайся в этот раз, Костя, – сказала Аня, толкая оператора в плечо. – Если камера снова вырубится, клянусь, ты у меня с ней и ляжешь.

– Всё норм, не гони, – буркнул он. – В этот раз всё чётко, батарея заряжена, память очищена. Сначала снимем подъём, потом панораму сверху… и, если повезёт, Настю.

Илья резко остановился.

– Настю? – голос у него дрогнул. – Это кто?

Костя оглянулся, будто удивившись, что кто-то не знает:

– Ну ты даёшь. Настя – это типа призрак. Местная страшилка. Говорят, она когда-то тут жила, потом сбросилась с колокольни. И с тех пор каждую ночь появляется – чтобы прыгнуть снова.

– И не просто так, – добавила Аня с какой-то зловещей ухмылкой. – Она выбирает, кто будет смотреть. Иногда – кто будет следующим.