Смотри, слушай – вот я - страница 4
– Почему? Спасение твоей души находится под угрозой?
– Она считает, что да. Потому что я стала ходить в церковь только после появления Анны.
– Не совсем понимаю. Обычно матери присутствуют в жизни своих детей с довольно раннего возраста, не так ли?
Мы впервые одновременно улыбнулись.
– Анна мне не мать. Моя родная мама умерла, когда… ну… при родах. Моих родах. Точнее, когда рожала меня. Анна появилась, когда мне было пять. Маленькая пятилетка-язычница, так она меня называла. Воспитанная, по ее словам, бабкой-еретичкой.
– Кем? Еретичкой? – Лейдеман заглянул в блокнот, где все это время что-то торопливо записывал. – Да уж, такое словечко сейчас услышишь нечасто. И чем же твоя бабушка обязана столь необычной характеристике?
– Когда мы садились за стол, она все время говорила: «Спасибо тебе, солнце, за эту замечательную пищу и за то, что все это выросло под твоими лучами».
У нее был просто гигантский огород. Я всегда помогала ей пропалывать грядки и собирать урожай.
– И упоминание солнца – это все?
– Анне этого было более чем достаточно. Она католичка до мозга костей. По сути, фанатичка. Нам еще повезло, что не радикальная мусульманка, иначе устраивала бы теракт за терактом.
Лейдеман никак не отреагировал, лишь в очередной раз пробежался глазами по своим записям.
– Значит… До шести лет ты жила в Стране Басков?
– В пятнадцати километрах от Витории-Гастейс, если точнее. На ферме у бабушки с дедушкой.
– А твой отец тоже там работал?
– Нет, он работал в Бильбао, в Музее Гуггенхейма. Там он и познакомился с Анной. Но отцу тогда было проще остаться в Витории, кому-то надо было за мной присматривать, пока он был на работе.
– Понятно.
Осталось две минуты.
– Одри, а у тебя есть братья или сестры?
Я уже собиралась встать. Не имела ни малейшего желания снова услышать, как меня прерывает этот гребаный звон.
– Сводный, Пабло. У него синдром Дауна, и он живет в интернате. Анна думает, что это ее так Бог наказал, но ей все говорили, что в сорок четыре лучше не рожать детей. Просто яйцеклетки уже плохие. На следующей неделе в то же время, да?
Лейдеман ошарашенно взглянул на меня.
– Да, хорошо, конечно.
– Ну, тогда до встречи.
Я почувствовала себя гораздо лучше, когда спустилась на три лестничных пролета вниз и оказалась на улице: я снова могла контролировать свою жизнь. Может, эти индейцы были не такие уж и дураки.
3
Нe успело пройти и дня, как я стала проклинать Варда вместе с его индейцами.
Все ухудшилось: ночные кошмары, страх, видения вдруг стали накатывать средь бела дня. Мне удавалось кое-как справляться, но только благодаря тому что на этой неделе у меня было три экзамена и две вечеринки. Однако, пока я ехала в сторону Принсенграхт, к доктору Лейдеману, мне казалось, что вся дрянь, скопившаяся за неделю, разом навалилась на меня. Я крутила педали как сумасшедшая, без конца оглядываясь, потому что была уверена, что меня кто-то преследует. В какой-то момент пришлось объехать целый квартал только потому, что впереди по тротуару прошел парень в длинном черном пальто. Всю дорогу я молилась, если это, конечно, можно назвать молитвой: «Пусть все закончится, пусть все закончится». Наконец, оказавшись у его двери и дрожащей рукой нажав на медную кнопку рядом с надписью «В. Лейдеман, психотерапевт», я разревелась. У меня началась истерика, рыдания эхом разносились по всему дому, но я не могла остановиться, и мне вдруг стало совершенно наплевать, хотя в прошлый раз слезы, обыкновенные слезы, казались мне самым постыдным событием в жизни.