– Так что ж вы Кучумку так и не взяли? Ить, говорят, он к ногаям ушел?
В голосе Ефрема слышалось некое злорадство. Хотя чему он мог радоваться – непонятно. Тимофей, однако, подобрел. И злой насмешки в словах плотника не слышал.
– Он хитрый, – поскреб пальцами по мокрому столу, как бы изображая некое ползущее существо, способное укрыться где угодно. – Если Ермака смог одолеть, вишь ты, его так просто не возьмешь, – задумался казак. – Но жизни ему мало осталось.
– Откуда ты знаешь? Ты что, пророк?
– Я не пророк! Так воевода сказал.
– А ты ему веришь?
– Воейкову? – Тимофей снисходительно посмотрел на Ефрема, чувствуя в нем земляного червя, не знающего воинской службы, а стало быть, не способного оценить поступков и действий тех, кто ежедневно рискует своей жизнью, подчас за малую плату. – Я ему верил, как отцу, это правда.
– А чего ж тогда ушел?
– Я долго на одном месте не сижу, – улыбнулся казак своим мыслям. – Я птица перелетная.
За соседним столом разгоралась нешуточная ссора. Тимофей туда почти не смотрел. А Ефрем нет-нет да и глянет.
Молодой парень, чуть помоложе Тимофея, что-то упрямо доказывал своим приятелям. Но, похоже, настоящими приятелями они ему не были.
Парень поднялся было со своего места, так один, здоровый, плечистый, сразу вдарил его в лоб. Парень покачнулся, но не упал. И бросился на обидчика. Но двое других сразу подмяли его, стукнули головой об пол.
– Эй, Шпыня, ты не буянь! – крикнул кабатчик, мужик здоровый, плечистый.
Он, вероятно, знал кого-то из этих троих.
– Ничего, обойдемся, Игнат! Мы его сейчас уберем!
Трое мужиков подняли бесчувственного парня и вынесли вон из кабака. Потом как ни в чем не бывало вернулись к своему столу.
Пьянка продолжалась.
– Грей помалу!
– Зубы убери!
– На Смоленской дороге стрельцов побили.
– Эх, меня там не было…
– Тебя бы в печку засунули и зажгли! – Безудержно хохотал один из мужиков. – А дым аж над самым Кремлем!
Какой-то низенький паренек дурашливого вида, с густой копной нечесаных волос, затянул песенку:
– Как за Яузой-рекой стоит лошадь день-деньской! Кто увидит эту лошадь – тот изводится тоской!
– Наливай, кургузый!
Ефрем кинул в сторону соседей:
– Знатно гуляют!
Но Тимофей сидел, как будто протрезвев. Что-то не нравилось ему. Теперь Ефрем все больше говорил. А казак поглядывал в сторону соседнего стола. И чутким ухом своим уловил вдруг крепкое словечко…
– Этого гусака надо кончать…
В руке одного из них блеснуло лезвие ножа. В пьяной веселой кутерьме никто ничего и не разобрал. Каждый говорил о своем. Но Тимофей уже был начеку. Когда мужик с ножом, спрятанным в потрепанном кафтане, вышел за двери, казак пошел вслед за ним.
На улице уже смеркалось. Подступала долгая ноябрьская ночь. Порывы ветра трепали волосы, шапку Тимофей оставил в кабаке. Огляделся. Не сразу и понял, что побитого парня бросили не сразу за порогом кабака, а отнесли ближе к речке. Туда и шагал дюжий мужик.
Нагнулся над неподвижным телом, достал нож. Шаги за спиной заставили нервно обернуться.
– Чего ты?
Казак встал рядом.
– Чего суешься? А то гляди…
Он не договорил, привычно резко выбросив руку с ножом. Но тут же вскрикнул от дикой боли.
Нож юркнул в стылую землю, а рука переломилась пополам. Тимофей сильно ударил его в скулу, потом еще раз. Мужик как сноп рухнул наземь.
– Эй, паря? Ты живой?
Казак тормошил парня, и тот что-то пробормотал в ответ. Кровь из разбитой головы уже застывала на старом зипуне.
