В глазах — разочарование и удивление.
«Я не принимаю таких жертв».
«И что же мне делать теперь? Я ведь не умерла…»
«Значит, найдём тебе работу в Подземном мире, — вмешался в нашу беседу Аид. — Потому что вернуться на поверхность ты уже не сможешь».
Макария тогда изрядно приуныла.
«Но как же я смогу выполнять какие-либо обязанности, я же не богиня?»
Аид даже поперхнулся: божественных дел он ей поручать явно и не собирался.
А Макария между тем продолжала:
«Мой отец, конечно, сейчас вознесён на Олимп и причислен к сонму бессмертных, хотя и был всего лишь человеком».
Я поняла, к чему она клонит. Но Аид осадил нахалку раньше:
«У нас не Олимп, мы бессмертие не раздаём».
Девушка понурила голову:
«Ну вот… А я так хотела быть полезной смертным. Когда Танатос прилетает к ним, они пугаются и рыдают. Я бы рассказала, что умирать можно с улыбкой. Умирать, принося себя в жертву за тех, кого любишь», — патетично заявила Макария, вздёргивая веснушчатый носик.
Аид хмыкнул:
«Прямо блаженная смерть».
«Именно! — обрадовалась она. — Я бы приходила к детям, к старикам, к тем, кто жил праведно и для других. Я бы улыбалась им, и они умирали бы счастливыми».
Аид опёрся щекой о кулак, внимательно разглядывая её. Я не по-владычески ёрзала на троне: мне слишком нравились рассуждения Макарии, и я уже готова была упрашивать мужа, когда он произнёс:
«Знаешь, блаженная, а в этом что-то есть».
«Царь мой, — робко вставила я, — мы не можем возложить на неё такие заботы. Она, как сама заметила, не богиня. Для этого нужно быть или в родстве с богами, или хотя бы… — я поймала суровый взгляд мужа и проглотила окончание фразы: — …спать с ними».
Аид решил по-своему.
«Всё просто — мы её удочерим».
Я хотела вставить: а как к этому отнесётся Загрей? И как вообще я могу быть матерью или хотя бы опекуном девушки, которая на вид моя ровесница? Но Владыка уже поднимался с трона и протягивал мне руку. Он всё решил, просчитал последствия, а значит, я не стану возражать.
Прямо там, в зале, где судили тени, мы объявили Макарию нашей дочерью. И мир принял наше решение, и согласился с возложенной на неё миссией, будто одобрив осознанный выбор.
Как только обряд удочерения завершился, к Макарии вернулись краски жизни — перламутром разлились по плечам серебристо-каштановые волосы, озорные искры заблестели в огромных карих глазах, а пышные губы сделались алыми. Тоненькую фигурку окутало невозможное в Подземном мире сияние.
Так Макария обрела бессмертие (первая из всех — в аиде, а не на Олимпе) и теперь несла людям блаженную смерть.
А я всё думала: кто же она — трава без корней или успешно прижившийся на дикой почве нежный росток?
Кстати, Загрей был только рад сводной сестрёнке — Макария, несмотря на довольно серьёзный божественный удел, который выбрала сама, отличалась весёлым и беспечным нравом.
А с годами я стала замечать — сын начал смотреть на неё не только как на подругу юношеских проказ, но и как на весьма привлекательную девушку. Правда, он стеснялся своей внешности, считая себя едва ли не уродом.
…и вот теперь он, бледный и растерянный, несёт её на руках, всю в потёках ихора. Она прерывисто дышит, ослабевшие тонкие руки свисают вниз, словно поникшие крылья. Сын кладет девушку возле меня и не просит, скорее, требует:
— Спаси.
Я ведь ученица Пеана и Асклепия[1] — умею врачевать. И я пускаю в ход всё своё умение.
Макария приходит в себя, обнимает нас с Загреем и плачет:
