Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца - страница 8

Всё это проходило мимо меня. Я уходил на работу, приходил с работы, жарил камбалу и скрывался в комнате. Иногда меня дружелюбно приглашали к столу, но я всегда вежливо отказывался. Народ глухо выражал недовольство, и я даже слышал, что меня считают зазнайкой, что, разумеется, было ошибкой. Просто принять приглашение в застолье означало бы для меня нарушение границ. Мне казалось, что, не меньше личной камбалы, для меня важно своё личное «стерильное пространство». Вернувшись с работы, я закрывался в комнате, учил иврит и немножко слушал музыку. Того общения, которое неизбежно происходило вне комнаты, было для меня более чем достаточно.

Я жил на 40 шекелей в неделю. Я точно знал, сколько кусочков хлеба или сыра съем за день. Я пил самый дешёвый кофе без сахара и без молока. Конечно, это не блокада Ленинграда, и не хрен жаловаться.

В конце концов – у меня был кофе!

Когда обнаружилось, что соседи по квартире тоже не брезгуют моими скромными запасами – я перешёл на мороженную камбалу с мороженными питами. Вернулся с работы, бросил на сковородку, 10 минут – и порядок. Кроме меня, возиться с мороженными продуктами никто не желал.

Лирическое отступление

Совершим небольшой скачок во времени. «Уже заканчивалась весна» – хотел написать я, но никакой такой весны вовсе не было. Просто, зимняя жара сменилась летней жарой. В квартире было пусто. «Гудевшие» у нас вчера гости постояльцев, видимо, ушли на работу. Вместе с постояльцами. И я наслаждался редкими минутами тишины.

Солнце пробивалось в кухню через раскрытые двери подсобного балкончика. На балкончике покачивалась двухметровая боксёрская груша и тихо ржавела в углу стиральная машинка. Иллюминатор машинки был варварски порублен. Судя по характеру повреждений, травмы были нанесены боевым топором викингов.

Мне некуда было спешить – в тот день я вернулся с ночной смены, и часов до двух мог бездельничать, а потом нужно было уходить на вечернюю смену. Я сделал зарядку, побил немножко грушу, позавтракал жареной камбалой и выпил чашку растворимого кофе без молока и без сахара.

Вдруг до меня донёсся девичий смех, и на кухне появились две Лёхиных «сестры».

– Смотри, какой мускулистый! А… потрогать тебя можно?

Одна сестрёнка обняла меня сзади, а другая очень решительно подступила с фронта.

Клянусь, я даже не мечтал, чтобы такое случилось. Да ещё без всякого усилия с моей стороны! Вот вам Эмануэль с Дикой Орхидеей на «Греческих каникулах». Но что-то мешало мне расслабиться. Это не был какой-то там Внутренний Голос, и отнюдь не совесть, и не чувство… как там её… пристойности? Порядочности? Вовсе нет. Это была предвзятость, предубеждение: как бывший медик, я был уверен, что сестрички совсем небезопасны с точки зрения микробиологии. Чрезвычайно приятное приключение могло иметь столь же чрезвычайно неприятные последствия.

Так шептал мне разум, а весь примитивный, животный мозг, вместе с гормональной и репродуктивной системой, пульсировали и рычали:

– Такая возможность! Они сами к тебе лезут!

А разум не унимался:

– Русо туристо! Облико морале!

– Две! Сразу две девчонки! Не упускай этот шанс!

– У них же, наверняка, целый букет профессиональных заболеваний… Триппер тебе гарантирован… это в лучшем случае…

И я сказал:

– Погодите, девчонки! Я так не могу! Мы ещё слишком мало знаем друг друга!

Мои вежливые отговорки ещё больше раззадорили сестричек. Мне пришлось высвобождаться из пылких объятий, используя навыки дзюдоиста.