Но сейчас он не походил на уравновешенного сотрудника уважаемого профессора. Опрятность, сдержанность, блеск интеллекта – всё это исчезло. В зал ворвался человек, обнажённый до нервов, доведённый до той точки, за которой остаётся только крик.
Охранники попытались остановить его, но не успели: он прошёл сквозь них, не замечая рук, окриков и предупреждающих жестов. Его дыхание вырывалось с шумом, будто с каждым шагом он терял остатки сил.
Белая рубашка, наполовину выскользнувшая из брюк, была измята и испачкана на локтях – следы пыли, грязи и, возможно, крови. Кардиган накинут небрежно, задрался на левом плече, а правая рука постоянно дёргалась, будто под кожей что—то зудело. Волосы, прежде тщательно зачёсанные, теперь спутались и прилипли ко лбу.
В центре зала Игорь внезапно остановился, будто забыл, куда шёл. Лицо дёрнулось, словно у человека, у которого только что вырвали имя из горла. Глаза метались от одного лица к другому, нигде не задерживаясь надолго. В каждом взгляде он искал подтверждение, в каждом молчании – ответ. Ничего не совпадало. Всё было слишком спокойным, слишком живым, чтобы Софья могла быть мёртвой.
Он попытался что—то сказать, но голос его подвёл – выдох получился сиплым. Горло сжалось, вены на шее вздулись. На секунду показалось, что он закричит вновь, но он только шагнул вперёд и снова замер.
Игорь выглядел так, словно прошёл по минному полю: ноги дрожали, руки вытянуты вперёд, будто для равновесия, губы пересохли. Он машинально облизывал их, не замечая этого. Плечи то сжимались, то расправлялись, словно он не знал, что делать с телом, ставшим слишком тяжёлым.
Зал снова замер, накрытый стеклянным колпаком тишины: ни звука, ни движения, только взгляд внутрь себя, в попытке понять, что только что произошло.
Кто—то опустился в кресло. Кто—то медленно поставил бокал на стол. Никто не двинулся навстречу. Никто не сказал ни слова. Даже охранники, уже оправившиеся, стояли в стороне. Все ждали, сами не зная чего.
Никто не мог ответить, потому что вопрос ещё не прозвучал.
Игорь продолжал стоять в центре, будто забыл, как ходить. Словно то, что привело его сюда – крик, отчаяние, потеря – исчезло, оставив одного перед стенами, полными чужих глаз.
Профессор двинулся первым – быстро, не оборачиваясь ни на кого. Его шаги были короткими, но твёрдыми, как по тонкому льду, где каждое движение выверено самой осторожностью.
Он остановился напротив Игоря, не оставляя пространства для отступления. Лицо профессора превратилось в напряжённую маску без единой живой мышцы. Губы сжались в тонкую линию, скулы заострились, брови сошлись у переносицы. Гнева на его лице не было, но за ним стояло напряжение, близкое к боли. Глаза смотрели жёстко, будто обнажая перед собой собеседника до основания.
– Что ты здесь делаешь, Игорь? – спросил он тихо и резко, с металлической остротой, заставив воздух дрожать.
Эти слова прозвучали не как вопрос, а как выстрел. Ни у кого не осталось сомнений – это обвинение, приговор, вынесенный прежде следствия.
Игорь не отступил. Он стоял напротив, глядя прямо, точно единственное, что удерживало его в вертикальном положении – это взгляд. Его тело незаметно дрожало, но в этой дрожи не было страха. В ней смешались ярость и боль, сдерживаемые из последних сил.
– Пустите меня к ней, – голос сорвался, став хриплым, первобытным. – Я должен её видеть.
