Слава пришла не сразу, но накрыла его внезапно и стремительно. Его начали цитировать в зарубежных публикациях, приглашать на закрытые конференции, упоминать в речах, на которых сам он не присутствовал. Статьи, за которые его критиковали, попали в обязательные сборники, методы, вызывавшие сомнения, стали стандартом. Он стал международно известным учёным, но это не сделало жизнь легче.
Вениамин сменил московскую квартиру на особняк на Рублёвке – просторный и современный, с личным архивом и кабинетом, в котором можно было неделями работать без перерывов. Дом был похож на своего владельца: строгий, молчаливый, функциональный. Другие считали это успехом, а он – заслуженной тишиной.
Но по ночам он просыпался без причин и снов, просто смотрел в потолок и слушал тиканье часов. Иногда отправлялся на кухню, иногда в лабораторию, а порой просто сидел в кресле до рассвета.
Сейчас он снова сидел в том самом кресле. Перед ним стояла старая фотография: молодой человек в халате, весна, свет, рядом Николай – ещё без усов, а где—то за кадром – тот самый смысл, который он давно утратил.
Он не смотрел на снимок, но знал, что тот перед ним, как доказательство того, что когда—то всё было иначе и, возможно, могло бы снова быть, но не стало.
Он не заметил, как пальцы скользнули по краю рамки. Фотография стояла на столе уже много лет – слегка выцветшая, с тонкой трещиной в углу рамки, которую он так и не заклеил.
Когда память возвращала эту сцену, всё всплывало с пугающей ясностью, словно прошло не много лет, а лишь изменился свет в комнате. Он сидел сейчас в кресле своего особняка, окружённый привычной тишиной и приглушёнными шагами прислуги, которую давно перестал замечать. И вспоминал ту самую минуту, когда она вошла.
Тогда шёл дождь – мягкий, равномерный, осенний. Машина остановилась перед воротами, водитель, не заглушая двигателя, помог достать сумку. Вениамин запомнил, как впервые увидел её из окна второго этажа: фигура в светлом пальто, с прямой спиной, волосы собраны так аккуратно, будто ни одна прядь не была случайной.
Софья не спешила. Она стояла на гравии, словно примериваясь к дому. Он знал это чувство – когда ты впервые перед чужим пространством, которое скоро станет твоим. Или не станет. Всё зависело от первого шага.
Прислуга открыла дверь раньше, чем девушка поднялась по ступеням. Вениамин ждал в холле – не у самого входа, а в глубине, возле колонны. Он не двигался ей навстречу, не хотел быть первым, предпочитая наблюдать, как она войдёт, что скажет, как будет держать сумку.
Сумка была лёгкой, почти формальной. Внутри несколько книг, два свитера, тетрадь и ручка, которую он когда—то подарил её отцу в девяносто третьем. Узнал он это случайно, или же потому, что хотел узнать.
– Добрый вечер, – сказала она, не глядя ему в глаза. Голос звучал ровно, чуть приглушённо, так обычно говорят люди, которые долго ехали и ещё не вполне прибыли.
– Добро пожаловать, – ответил он и жестом указал горничной на сумку. – Отнесите в южное крыло.
Софья медленно шла по дому, не вертя головой, но замечая всё: белый мрамор, инкрустации, натёртые перила, картины, которые он сам давно перестал замечать. В гостиной она на мгновение задержалась, взглядом коснувшись портрета его жены. Ничего не сказала, чего он одновременно и ждал, и боялся.
Гостевая комната была приготовлена заранее: постель, зеркало, лампа возле кровати, тонкий шерстяной плед и бутылка негазированной воды на прикроватной тумбочке. Всё выглядело подчеркнуто функционально, без попыток создать уют. Ничего личного, только порядок.
