Из соседнего зала донеслось движение – не звук, а лёгкое колыхание воздуха. Появилась Оксана. Она шла медленно, осторожно, словно ноги не слушались или пол стал скользким. Обычно уверенная и даже строгая, сейчас она выглядела растерянной и испуганной: руки были скрещены на груди, плечи поджаты, а в глазах читалась растерянность и неуверенность в собственной реальности.
Остановившись в нескольких шагах, она не сразу заговорила. Лицо её было бледным, губы пересохли, а глаза потускнели, будто за последние сутки она слишком долго смотрела в бездну и ожидала, что та моргнёт первой.
– Спасибо, что приехали, – прошептала она едва слышно. – Здесь… что—то не так.
Анненков промолчал. Его взгляд скользнул по потемневшим картинам, по стенам, по зеркалу, в котором отражение Оксаны будто слегка запаздывало – возможно, от усталости, возможно, от чего—то иного.
– Пойдёмте, я всё покажу, – тихо сказала она.
Он кивнул, и они направились вглубь дома. Шли медленно, будто дом сам решал, что им откроется, а что нет. В воздухе ощущалась вязкость, словно невидимая паутина замедляла движения. Дом впитывал их присутствие, и в этом поглощении было нечто болезненно—живое.
Они шли по коридору, в котором даже свет казался приглушённым, а шаги исчезали, словно ковры из жалости впитывали каждый звук. В особняке всё хранило воспоминания – не только стены, но и мебель, тяжёлые шторы, пыльные люстры и трещины в паркете. Оксана вела медленно, временами будто забывая, куда направлялась, и лишь настойчивый взгляд Анненкова удерживал её в настоящем.
На ней был тёмный домашний халат, небрежно завязанный поясом, со слегка замятыми рукавами – одежда человека, разбуженного среди ночи. Волосы, обычно строго собранные, сейчас падали прядями на лицо, словно она недавно проснулась от тревожного сна. Во всём её облике чувствовался надлом – не запущенность, а утрата контроля, когда внешность становится последним, о чём думаешь. Лицо её казалось осунувшимся, с тёмными кругами под глазами и влажным блеском на лбу – следом бессонной ночи.
На повороте к малой гостиной Оксана остановилась, опёрлась рукой о стену и, не поднимая глаз, заговорила:
– Это случилось прошлой ночью. Я не могла заснуть, пошла за водой, как обычно. Проходила мимо гостиной, и вдруг увидела там свет, – голос её дрожал и звучал приглушённо, почти без интонаций, словно она пересказывала кошмар, ещё не уверенная, происходил ли он наяву.
Она замолчала на мгновение, будто пытаясь проглотить слова, которые с трудом поддавались произнесению.
– Свет был тусклым, тёплым, но каким—то неестественным. Будто исходил не от лампы, а изнутри комнаты – из самих стен.
Она сделала шаг, повернулась боком, будто взглядом возвращаясь к тому месту.
– Софья сидела у окна в кресле. Совершенно спокойно, словно никуда не исчезала, словно всё произошедшее – ошибка. Свет падал так, что её лицо казалось… не размытым, нет – напротив, слишком чётким. Будто она не здесь, но гораздо реальнее нас самих. Как во сне, когда понимаешь, что спишь, но проснуться невозможно, потому что всё слишком ярко и ясно.
Анненков стоял рядом, не перебивая и не задавая вопросов. Он знал, что нарушить рассказ сейчас – значит разрушить хрупкую границу между возможным и тем, что ещё способно принять сознание.
– Напротив неё сидел профессор. Он молчал, просто смотрел, словно заворожённый. Слов я не слышала, но видела, как Софья шевелила губами. Говорила уверенно и спокойно, с такой собранностью, будто давно примирилась с неизбежным. Интонация её напоминала объяснение чего—то очень важного, почти нежного – или, возможно, прощание навсегда.
