Вполне возможно, Дюреру просто не давали покоя деньги. Кранаху, придворному живописцу, доставался не только почет, но и жалованье, составлявшее, как поговаривали, пятьдесят гульденов, не считая собственно гонораров за работы. Дюрер уверял, что Кранах таких деньжищ не стоит. Дисмаса забавляли обличения Дюрера. Одно слово – художники.
Стол ломился от яств. Неудивительно, что дядюшка Фридрих так раздался вширь. Кушанья на огромных подносах шли бесконечной чередой: оленина, кабанина, фазаны, бекасы, карпы, крабы, щуки, сельди, треска. Сыры, яблоки, сливы. Дисмас, неделю питавшийся по-походному, теперь объедался. Вино лилось рекой. Спустя некоторое время он почувствовал, что вот-вот лопнет.
Когда подали сласти, один из помощников Спалатина с великой озабоченностью вошел в трапезную и что-то зашептал ему на ухо.
– Во всеуслышание, – приказал Фридрих.
– Ваше сиятельство, брат Мартин…
– Ну?
– Он…
– Да говорите же!
– Он вывесил манифест, ваша милость. На дверях замковой церкви.
– Что за манифест?
– Довольно длинный, ваша милость. У меня не было времени дочитать до конца. Это… В общем, тезисы обличения – так, кажется, их называют… Против брата Тецеля. Девяносто пять тезисов.
– Я как знал, что он замышляет что-то вроде этого, – простонал Спалатин.
– Девяносто пять? – улыбнулся Фридрих. – Неужели двери нашей церкви настолько поместительны?
– Мог бы и предупредить, – вздохнул Спалатин. – С позволения вашего сиятельства…
Спалатин с помощником вышли, оставив Фридриха, Дисмаса и Кранаха молчать втроем.
Когда Дисмас закончил свой рассказ, Дюрер вздохнул:
– И это как пить дать вызвало солидное несварение у Фридриха. – Он коснулся кистью холста на мольберте. – Ему поставили клистир?
Дисмас сидел у большого окна в мастерской Дюрера.
– По-моему, вся эта история его лишь позабавила. Только Спалатин всполошился.
– Значит, Лютер их просто вывесил? Или все-таки приколотил гвоздями?
– Про гвозди рассказывают любители дешевых сенсаций. На самом деле он оклеил двери страницами памфлета.
– Забава будет недолгой. За такое отправляют на костер.
Дисмас покачал головой:
– Не в Виттенберге. Фридрих не любит костров. У него даже собственного палача нет, приглашают со стороны.
– А я согласен с Лютером. От индульгенций за версту разит жульничеством. Да и с какой стати германские народы должны платить за римские соборы?
Дисмас встал и потянулся. Из-за спины Дюрера взглянул на мольберт с портретом. С холста смотрел банкир Якоб Фуггер, заимодавец Альбрехта.
– Он и вправду такой статный или ты набиваешь себе гонорар?
– Сходство один в один. Он и впрямь хорош собой. Я не приукрашиваю своих заказчиков. Не то что некоторые в Виттенберге.
Дисмас хохотнул:
– Ненадолго же тебя хватило. Вот уже и подпустил шпильку бедному Кранаху.
– Бедному Кранаху? Ха-ха. Он так беден, что аж позвякивает на ходу. Над каким шедевром он нынче корпит? По слухам, он теперь не удосуживается писать собственноручно, только ходит по мастерской и командует подмастерьями: побольше синего там, немного желтого сям…
– По крайней мере, он не сует автопортреты в каждую картину, как ты. Неделю назад я был с Фридрихом в его галерее, у него там висит твое «Мученичество десяти тысяч».
– Бесспорный шедевр.
– Да, очень мило. Но даже при свечах я с десяти шагов могу узнать твое лицо. Картину надо было назвать «Мученичество десяти тысяч с Альбрехтом Дюрером точнехонько посередке».
