Читать онлайн Кристофер Бакли, Джон Тирни - Господь – мой брокер. Семь с половиной законов духовного и финансового роста

GOD IS MY BROKER

A Monk-Tycoon Reveals the 7½ Laws of Spiritual and Financial Growth

Brother Ty with Christopher Buckley and John Tierney

Издано с разрешения Christopher Buckley and John Tierney c/o ICM Partners и литературного агентства Andrew Nurnberg

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»

© Christopher Buckley and John Tierney, 1998

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2015

В конце каждой главы этой книги вы найдете один из Семи с половиной законов духовного и финансового роста. За каждым законом следует Рыночная медитация, способствующая его глубинному пониманию. Все медитации – плоды творчества Кристофера Бакли и Джона Тирни: рабочий процесс находился в самом разгаре, когда издатель ввел в него этих достойных господ – попытаться «оживить материал», выражаясь их же словами.

Наше сотрудничество было делом нелегким. Нисколько не сомневаюсь в профессионализме и компетентности господ Бакли и Тирни, но изложение духовных принципов в виде уроков, доступных всеобщему пониманию, – задача, требующая немалой деликатности. Мы не всегда достигали согласия в формулировках, и издателю неоднократно приходилось втолковывать нам, что эти сентенции – «насущная потребность на современном рынке книг по тематике личностного роста». Я понял так, что без медитаций книга в печать не пойдет, поэтому сдался – в надежде, что читатель поймет: техники и примеры (не говоря уже о чувствах), представленные в Рыночных медитациях, отнюдь не мое детище.

По причинам, которые станут ясны позднее, я взял на себя смелость достаточно свободного обращения с фактами. Историки расходятся во мнениях по поводу некоторых подробностей из жизни и писаний святого Фаддея Фессалийского. Смею, однако, заверить вас, что каждое слово из трудов Дипака Чопры и прочих авторов современности процитировано с абсолютной точностью, сколь бы ни трудно было в это поверить.

Господину аббату с убеждением, что милость Господня, равно как и прощение, бесконечна

Тот день, как и все дни в монастыре Каны, начался с перезвона колоколов и шарканья обутых в сандалии ног по растрескавшемуся линолеуму. Когда-то полы отделали отполированным мрамором, но мраморные плиты давно были проданы, чтобы оплачивать наши нужды в трудные времена. Мы уже привыкли к бедности, но в то холодное сентябрьское утро никто и представить не мог всю тяжесть нашего положения.

Начинался второй год моего монашества, и я был счастлив получить позволение говорить после традиционного года молчания.

Весь прошедший год я задавался вопросом, что думают собратья обо мне, сменившем треволнения брокера с Уолл-стрит на жизнь, исполненную созерцания; набитый бумагами портфель – на четки; гомон торговой площадки на бирже – на григорианские песнопения. Однажды, на коленях отскребая растрескавшийся линолеум и стараясь при этом тереть не слишком сильно, чтобы не добавить трещин, я услышал, как брат Фабиан говорит брату Бобу: «Наверное, наш брат Финансовый Воротила (англ. Tycoon – Тайкун. – Прим. ред.) купил дорого, а продал за копейки!» Колкое прозвище прижилось, и с тех пор монахи стали называть меня «брат Тай». Никогда еще обет молчания не давил на меня так тяжко – однако я напомнил себе, что именно по этой причине я и стал искать спасения от мира, цепко ухватившего меня.

Да и что греха таить – тот монах был совсем недалек от истины.

Увольняя меня из компании, генеральный директор сказал:

– И как же ты умудрился потерять столько денег наших клиентов на одном из ярчайших за всю историю бычьих торгов?

Ответить было нечего. Выйдя из здания, я направился вверх по улице в бар Слэттери.

– Доброе утро! – поздоровался хозяин. – Как обычно?

Как обычно? Сколько же утренних часов я потратил здесь, перелистывая «Уолл-стрит джорнэл» и накачиваясь «Кровавой Мэри»?

– Слэттери, – ответил я, – позволь спросить тебя как друга: как думаешь, у меня проблемы с выпивкой?

Тот задумчиво взглянул на меня.

– А это как-то мешает твоей работе?

– Больше нет, – ответил я честно.

Все прочее, случившееся в тот день, полностью выпало из моей памяти; а придя в себя, я обнаружил, что лежу ничком в кладовке, рядом – стойка бутылок с этикетками «Кана 20–20». Приложив некоторые усилия и испытывая боль во всех конечностях, я встал на колени и изучил бутылку, в которой, похоже, было красное вино с легким оранжевым оттенком. Я открутил крышку и сделал глоток. Раньше мне не доводилось пробовать смесь порошкового напитка «Кул-Эйд» с аккумуляторной кислотой, но, думаю, жидкость, полившаяся мне в рот, имеет именно такой вкус. Выплюнув вино, я бросился в туалет, чтобы скорее прополоскать рот от отвратительных песчанистых остатков. Я пялился в зеркало, вычищая из зубов нечто похожее на кусочки ржавчины, когда меня обнаружил Слэттери. Он уже собрался закрывать заведение на ночь, но я выпросил чашечку кофе, чтобы окончательно перебить кислый привкус.

Слэттери привел меня обратно в бар и налил горячий напиток.

– Знаешь, – произнес он, видя, как я, обжигаясь, глотаю кофе, – может, ты просто не создан для Уолл-стрит. Я видел, как ты сидишь тут по утрам, и знаешь, что мне казалось? Будто ты страстно мечтаешь об одном: как бы поскорее убраться подальше от Большого табло! Но для этого вовсе не нужна бутылка.

Его слова обожгли меня посильнее кофе – хотя и не так сильно, как вино. Возможно, я действительно не годился для Улицы Финансистов.

– Уезжай отсюда, – посоветовал Слэттери. – Езжай в провинцию. Помнишь, как выглядит зеленая травка?

Он показал на настенный календарь; с этого расстояния было похоже, что на нем изображено деревенское поле с пасущимися коровами. Впрочем, возможно, это были овцы. Состояние, в котором я пребывал, не позволяло отличать то, что ярко, от того, что прекрасно.

– Это овцы или коровы? – промямлил я.

– Это монахи – разуй глаза, пьяная ты башка.

– И правда…

Я рассмотрел сельскую идиллию: монахи предавались пасторальным занятиям. Может, там изображены и овцы. Судить о том было явно не мне.

– А почему монахи? – задал я вопрос.

Хозяин пожал плечами.

– Именно они делают вино «Кана 20–20».

Я содрогнулся и поспешно глотнул еще кофе.

– Кажется, оно не пошло мне впрок. Извини, я пролил немного в кладовке, сейчас приберусь.

– Пустяки, – махнул рукой Слэттери. – Я не подаю это вино посетителям, предлагаю только забулдыгам. Но местечко славное, сами они – добрые души, и, черт возьми, разве это не причина, а?

– О ком ты говоришь? – не понял я. – Об овцах или о монахах?

К тому моменту мутные оконца моей несчастной души расчистились настолько, что я смог разглядеть изображенную на календаре сцену. На заднем фоне, возвышаясь над работающими в винограднике монахами, на зеленом холме стояло кирпичное здание, а рядом – церковь.

– Похоже, славное местечко.

– Я был там, когда умерла моя жена, – сказал Слэттери. – У них есть комнаты для гостей – так, ничего особенного, просто койки, где можно отдохнуть. Таких мирных каникул за всю жизнь не припомню. Тебе должно понравиться. Хотя знаешь, возможно, винодельня сейчас не самое лучшее для тебя место.

– Слэттери, – заявил я, – даже в центре Бетти Форд[1] никто бы не прикоснулся к этому пойлу.

Хозяин бара улыбнулся, а я отпил еще кофе.

– Ну, – раздумывал он, – возможно, Кана действительно тебе подойдет.

– А это далеко от Уолл-стрит?

– Пара сотен миль, – сообщил Слэттери. – Немного не доезжая до канадской границы.

В Канаду я действительно не попал; неделя в гостином доме монастыря Каны растянулась на два года, а каникулы стали жизненным призванием.

Было приятно, распевая в то сентябрьское утро псалмы с другими монахами, ощущать себя так далеко от бренного мира, со всеми его потерями, приобретениями и абсолютным непониманием истины.

Когда, исполняя рутинные дела, я собирался выйти и посмотреть, как виноградники пережили ночные заморозки, аббат сделал объявление.

– Прежде чем вы приступите к своим делам, – сказал он, – прошу всех собраться в калефактории[2]. Мне нужно вам кое-что сказать.

Мы собрались за складными ломберными столиками: сдвинутые вместе, они напоминали великолепный флорентийский стол XV века – тот, который мы были вынуждены продать, чтобы на вырученные средства починить крышу.

Сидевший рядом брат Боб прошептал: «Еще одно объявление. Что он собирается продать на этот раз? Нас?»

Аббат встал перед нами – живое воплощение изнурения. Это был мужчина, которому давно перевалило за пятьдесят, грудь колесом; он говорил гулким баритоном и отличался сердечными манерами, вселявшими в нас долгими зимними месяцами бодрость духа; несомненно, именно эти качества и обеспечили ему титул легендарного капитана футбольной команды Святого Креста. Но тем утром, в бледных рассветных сумерках, обычно красное лицо нашего аббата казалось усталым и измученным. Постоянная необходимость отбиваться от кредиторов, наблюдая при этом, как монастырь в буквальном смысле разваливается на части, не могла не наложить на него отпечаток. В последнее время аббат нередко допускал ошибки, и кое-кто из старых монахов поговаривал, что отца настоятеля часто заставали бормочущим ругательства на латыни.

В то утро я увидел в глазах нашего аббата то, чего никогда не видел прежде: отчаяние.

– Братья, – обратился к нам аббат, – сначала хорошие новости: без сомнений, все мы неукоснительно соблюдаем обет бедности. – Он поднял вверх руку с зажатыми в кулаке банкнотами. – У нас в наличии 304 доллара. Банковский счет пуст. Кредит исчерпан. И не осталось ничего ценного, что можно было бы продать. – Аббат тяжело вздохнул. – Если только торговцы антиквариатом внезапно не проявят интерес к нашему винтажному линолеумному покрытию. Есть только один автомобиль на ходу, и к нему – четверть бака горючего. Нет никакой надежды, что люди, стремящиеся к отшельническому житию, приедут к нам на проживание, если только не предпринять что-либо в отношении водопровода, канализации, а также – не в укор брату Тому – качества пищи.

Последние четыре месяца мы существовали в основном на продовольственные талоны; изредка нам доставались консервы из кукурузы с бобами и свеклы, которые, по словам жертвовавшего их благодетеля, падали с грузовиков на федеральной трассе.

– Я снова обратился к нашему начальству в Ватикане.

Наш монастырь – все, что осталось от некогда процветавшего ордена Святого Фаддея. Его основатель был кающимся грешником, пламенным в своей вере. Он жил в XII веке и перед тем, как претерпеть мученичество от рук султана Омара Великодушного, привел наш орден под покровительство самого папы. Но после одного печального инцидента, случившегося десять лет назад, наши отношения со святым престолом в Риме стали весьма напряженными. Однажды, как велела традиция, монастырь отослал первую партию вина нового урожая папе римскому, и так случилось, что его святейшество, выпив стакан вина за трапезой, заболел. Хотя так и не было достоверно доказано, что причиной недомогания стало именно наше вино, химический анализ показал присутствие в нем некоторого количества примесей.

– И вот Ватикан снова отклонил нашу просьбу о финансовом вспомоществовании, – сказал аббат. – Я предупредил, что придется закрыть винодельню, но это не подействовало. И если честно, кто их осудит?