Поднялась. Покачиваясь, сняла с себя халат. Вместо трусов – две тесемки, одна поперек живота, а другая – между ног.
– Не гляди, бессовестный! Где моя лежанка? На диване?
Степан выключил свет. Вышел во двор, он настолько опешил, что долго не мог прийти в себя, сообразить, что к чему, зачем он здесь один, в прохладной темени? И чтобы вернуться сознанием в нормальное, естественное душевное состояние, вслух сказал:
– Уже ночь.
Постепенно слух уловил пенье сверчков, в саду мягко упало яблоко. В межзвездье, как золотистая козявка в росной траве, двигался огонек. Стало быть, и зрение пробилось сквозь мглу слепого беспамятства.
«Человек вдохнул в железо частицу своего разума, – включился в раздумье Степан. – И вот в мирозданье летит спутник. Человеку хочется познать тайны Вселенной. А сколько неведомого рядом с ним, в нем самом!..»
Степану как никогда захотелось пойти в церковь и перед иконами стоять до кровяных язв на коленях.
– Насмотрелся на луну?
– Ты еще не спишь?
– Дядя, мне страшно… я боюсь…
– Чего ты боишься? Или кого?
– И чего… и кого… Сядь рядом. Прошу.
«Сейчас еще какую-нибудь чушь сморозит». Но, оставаясь под впечатлением недавних взволнованных мыслей, он присел у изголовья племянницы.
– Дядя, дай руку. Какая она большая, сильная, теплая… Я никогда… Почему мама ко мне… видишь, сколько красивых, добрых цветов, бабочек, кузнечиков… бежим… бежим с тобой на обгонки…
Вероника спала.
Степан даже мельком не взглянул на ее лицо – вдруг она откроет глаза и посмотрит на него наивно-вопросительно… а правильно ответить он, очевидно, не сможет.
Клара совсем оплошала здоровьем: исхудала, ее лицо и руки в пигментных пятнах, будто на кожу налипли лепестки лилии. Она двигалась не как раньше – легко и грациозно, а угловато, рывками, вот- вот завалится безобразно набок. Порой, не замечая того сама, заговаривалась, бормоча бессмысленное, и собеседника не понимала, не улавливала значения ее слов, а только тупо повторяла: ага… ага…
– Эй, жена, очнись! – зверино рявкнул Борис.
Клара вздрогнула. Она стояла в проеме кухонной двери, покорно ожидая команды мужа: подай закуску! газированную воду из холодильника! водки! Это были для нее самые мучительные часы, когда он пьянствовал. А пьянствовал он почти беспрерывно. Лишь на короткое время прекращал, потому что сердце не выдерживало непосильной нагрузки алкоголя и начинало глухо шуметь, отказывалось работать. Тогда он глотал таблетки, пытался дольше спать. А малость оклемавшись, заводился сызнова. В теперешние времена никого не касается, что человек не работает, что человек опускается нравственно. Полная отстраненность и властей, и родственников, и друзей, и соседей. Клара помыкалась, побегала со своей горючей бедой… Ни до кого не докричалась, не достучалась. Всяк для себя живет, а ты, мол, как сможешь, так и выкручивайся! Погибаешь? Ну и погибай! Убытка мало!
– Очнись, жена! – еще злее крикнул Борис. – Важное хочу сказать. Роди мне сына. Чтоб мой наследник… Чтоб богатырь… И в случае чего чтоб за отца, кому хошь… наповал… одним ударом! А Галка не в счет, она – мелюзга! Такая же, как и ты, плакса! Роди сына! Родишь?
Клара, страдальчески сутулясь, жалко замигала ресницами:
– А то б не родила. Да какая я теперь роженица?
Она ладонью провела по плоской груди, постучала кулаком по костлявому тазу.
– А-а, нет проблем! Посажу тебя на усиленную кормежку – через месяц растолстеешь, как свиноматка!
