».
О герценовском институте Шубин напишет несколько блистательных стихов: то время явно заслуживало самого поэтического к себе отношения.
Даже невзирая на происходившее тогда в стране.
Пожалуй, именно благодаря институту, обучаясь с 1935 по 1939 годы, Шубин в известном смысле «пропустит» пик репрессий. Пребывавший пока ещё вне перипетий литературной и тем более политической жизни, не имевший ни должностей, ни связей, живший в общаге, непрестанно читающий, готовящийся к разнообразным экзаменам, подрабатывавший грузчиком, занимающийся боксом, молодой, истово верящий в социализм, безусловно счастливый – он вернётся к теме репрессий только после войны. Эта тема сама его нагонит.
Тогда же на повестке стояло совсем другое.
Грищинский: «Среди студентов тех лет почти не было равнодушных. Были споры, несогласия, ошибки и заблуждения, но так, чтобы плыть по волнам, таких примеров среди нас не было.
<…> к власти пришёл германский фашизм. А кто не понимал, что фашизм – война!
<…>
К военному обучению все относились спокойно. Как-то получалось, что если не занимаешься оборонной работой, то грош тебе цена как комсомольцу и студенту. Значок “Будь готов к труду и обороне” был таким почётным, что на обладателя смотрели как на орденоносца.
В институте было два больших тира. Один находился в подвальном помещении, второй – на чердаке. Каждый вечер под сводами нижнего и верхнего тиров раздавались резкие хлопки выстрелов. Студенты-осоавиахимовцы под руководством инструкторов терпеливо отрабатывали технику стрельбы из малокалиберных винтовок.
Чтобы стать “Ворошиловским стрелком”, надо было извести не один десяток патронов и основательно потренироваться в наводке. Со специальной вышки начиналась и учёба парашютному спорту. Ринуться вниз с вышки на парашюте должен был уметь каждый студент без исключения. Поэтому парашютныхвышек существовало в городе не менее чем полдесятка».
Шубин, ещё в детстве штурмовавший колокольни, с парашютом прыгал неоднократно. Имел значок ГТО.
«…В расписание наше, кроме обычных предметов, вошло и военное дело. Студенты наизусть изучали уставы, русскую трёхлинейную винтовку, овладевали строем».
И снова о Шубине: «Твёрдый характер и отличная физическая закалка выдвинули Павла и в армии. Он оказался на редкость требовательным помкомвзвода, неумолимым службистом. Едва горн на вышке лагеря проигрывал сигнал “Вста-а-в-а-й!”, как Шубин, носивший в петлицах три треугольничка, врывался в палатку».
(Три треугольника означали старшего сержанта.)
«“Гррыщинский! – рычал вбежавший в палатку Шубин. – А ну вылезай на физзарядку. Ещё раз опоздаешь – получишь два наряда вне очереди!” Я вылезал в трусах, босиком и мчался бегом на плац, покрытый утренней росой. “Вот тебе и товарищ!” – мелькала смешанная с чувством обиды мысль.
Однако “гроза” быстро рассеивалась. Через пару часов, на стрельбище, в ожидании своей очереди я ложился за бугорком подремать. В такие минуты ко мне подходил Пашка и устраивался рядом. Обычно мы говорили о поэзии…»
Шубин предельно серьёзно относился ко всему: учёбе литературной и учёбе военной. Он знал, что это и его личное будущее.
И ещё он чувствовал ответственность перед сокурсниками и преподавателями, что уже прошли то, к чему он себя готовил.
О чём отлично напишет в стихах:
…Но вот этот угрюмый, лобастый
Человек,
Что за кафедру встал, —
Он, тащившийся Нерченским, узким
