Уже в первом романе Брауна «Виланд, или Превращение» (1798) проявились основные черты художественной манеры писателя: острая напряженность повествования, сближающая книги Брауна с готическими романами, психологическая характеристика героев, рассчитанная прежде всего на эмоциональное воздействие, продолжение традиции чувствительного романа в письмах. В предисловии автор предуведомляет читателей о жанре своего романа: «Это повествование в эпистолярной форме адресовано молодой женщиной небольшому кругу ее друзей».
Стиль Брауна во многом обязан европейской традиции сентиментализма. Характерно в этом отношении начало главы, где появляется зловещая фигура чревовещателя Карвина, несущего с собой разрушение пасторальной идиллии семейства Виланда. Мистические «голоса», которыми Карвин запугивает простодушного американского колониста Теодора Виланда, его жену, ее брата Плейеля и Клару – сестру Теодора, от имени которой ведется повествование, – заставляют всех их метаться как обезумевших в горящем доме и убивать друг друга и самих себя. Повествование приобретает стремительность, героев охватывает страстный порыв, желание вырваться из таинственной паутины, которой оплетает всех Карвин.
В романе сплетаются две стилистические тенденции – сентиментальная и взволнованно-романтическая. В начале шестой главы, подготовляющей появление Карвина, Клара говорит: «С дрожью отвращения обращаюсь я к рассказу о человеке, чье имя вызывает самые острые и бурные чувства. Только теперь начинаю я сознавать трудность той задачи, которую поставила перед собой; но отступать было бы слабостью. Кровь стынет в жилах и пальцы немеют, когда воскрешаю перед собой его образ. Позор моему слабому и трусливому сердцу! До сих пор я писала с достаточным хладнокровием. Теперь пора остановиться. Не потому, что ужасное воспоминание лишает меня смелости и расстраивает мои замыслы, а потому, что эта слабость не может быть сразу побеждена. Я должна на время отвлечься»[45].
Брауна интересуют явления, стоящие на грани сверхъестественного, загадки природы, над разрешением которых с бо́льшим или меньшим успехом билась наука в дальнейшем.
Американская литература начиналась с описаний насилия, ужасов. Это было следствием, с одной стороны, недавних событий Войны за независимость, а с другой – грозной и устрашающей действительности нового общества, надвигавшейся на американцев, ставших свидетелями гибели патриархальной Америки XVIII столетия.
В предисловии к роману Браун излагает принципы «тенденциозного романа» (the novel of purpose), получившего развитие у Годвина, Голкрофта и Бейджа, переосмысленные Брауном на американской почве. Отвергая условности «готических» романов и сентиментальные истории о любви, Браун утверждает основы, на которых, по его мнению, должна создаваться американская художественная проза. Он пишет: «Не будем возражать, что случаи, подобные изображенному, редки, и именно поэтому дело художника нравов изобразить их сущность в наиболее поучительной и запоминающейся форме. Если история предоставляет хотя бы один подобный факт, это уже достаточное оправдание для писателя. Большинство читателей, вероятно, припомнят подлинный случай, удивительно схожий с историей Виланда»[46] (7–8).
Интересно отметить, что, когда Браун послал свой роман в подарок Томасу Джефферсону, автор Декларации прав человека в своем ответе коснулся тех же вопросов соотношения реального и вымышленного в произведении искусства. «Некоторые из наиболее приятных часов моей жизни прошли в чтении художественной литературы, которая имеет то превосходство над историей, что события первой могут быть одеты в самые привлекательные костюмы, тогда как события последней должны быть прикованы к факту. Они не могут обладать высшей формой добродетели и худшими формами порока, как события художественной литературы»
