И не прижал, и не шепнул – стеснялся, что ли?..
И улетел. Как оказалось, навсегда.
За двадцать с лишком лет, что минули с тех пор,
Не раз мне чудились заснеженное поле;
Просёлок, поле поделивший, как пробор;
Её глаза. И наш последний разговор.
И ощущенье плохо выдержанной роли.
И словно чей-то ненавязчивый укор…
А лодку, брошенную в спешке за бугром,
Оторвало и потащило по теченью.
Вихрь успокоился, ушёл куда-то гром,
Река на солнце заискрилась серебром,
И всё как будто поплыло по назначенью,
Как если б нужный стих родился под пером.
Смотрю, как бывшие родными берега
Меняют краски, очертания и виды.
Лежит бессильно на уключине рука:
Весло осталось там, где сдёрнула река
Челнок мой с привязи. Ни боли, ни обиды.
Покой и воля. Плеск волны и облака.
Теченье мысли, как теченье этих вод,
Несёт меня, куда – Бог весть, под облаками.
Проходит в памяти моей за годом год,
Минует чёлн за поворотом поворот,
И где-то там, за перелеском с родниками,
Река в последний раз ускорит мерный ход.
Уткнётся лодка носом в девственный песок…
Пустынный пляж и роща в сумеречном свете.
А на пригорке, у тропы, наискосок
Ведущей вверх, в тот притулившийся лесок, —
Её фигурка в старом плюшевом жакете…
Всё так, как будто мы расстались на часок.
Сорвусь на берег к ней, любимый и шальной,
На миг замру, как мим в немой, банальной сцене…
И припаду, и окунусь весь с головой
В её тепло, давясь слезами, сам не свой,
И прошепчу, обняв знакомые колени:
«Ну здравствуй, мама, я вернулся, я живой!».
