3. Информатизация: Инструмент или «культурная революция»?
Следующий вопрос: является ли повсеместная информатизация только инструментом, облегчающим доступ потребителя к культурному продукту, или же это новый культурный феномен, «культурная революция»?
Здесь ключевое значение имеет историко-культурный контекст и соответствующий ему менталитет русского народа. Как пишет М. Шугуров, «глубинно-метафизическая идентичность российского человека, ассоциирующего себя с идеями истории, государством и другими надличными образованиями идейного и институционального характера, от которых долгое время исходили мощные закабаляющие импульсы, оказалась надломленной» (6, с. 106). Пространство культуры оказалось свободным от канонизированных – идеологических и иных – текстов, а сам человек поверил в превосходство реальной жизни над подобными текстами. Хотя кодификация повседневности идет быстрыми темпами, обыватель убежден в их относительности, поскольку знает, что их можно обойти или откупиться от следования им.
В результате огромного и постоянно меняющегося объема информации, давящей на индивида, возникает новая композиция (структура) «социокультурной памяти… как системы фильтрации того, что в первую очередь необходимо для поддержания воспроизводства жизнедеятельности на усредненно-функциональном уровне – уровне индивида, но не личности… Ценности утрачивают конкретное оформление, свою локализацию, сосредоточение, внятное текстовое закрепление в виде прообраза, взыскующего не просто к повтору, а к уподоблению и сопричастности… плюрализм открывает пространство более свободного бытия… Десакрализация фигуры автора в массовой культуре и сети Интернет снижает общую планку взаимной требовательности…» (6, с. 107).
Книжные мегасмыслы вносили в духовную жизнь человека моменты целостности. СМИ порождают условно-игровую мегасреду, в которой множество поступков, артефактов, мыслей избыточно и образует рыхлое, калейдоскопическое, неустойчивое единство. В информационной среде знак, символ преобладают над реальностью. В такой среде человек не может устойчиво самоопределиться (4). То, что мы часто видим в общественном транспорте людей, уткнувшихся в книгу, газету, кроссворд, не указывает на «овладевающего знаниями человека». Скорее это способ защиты от распада личности под воздействием новой знаковой среды.
«Основная “призывная” лексема посткнижной культуры − “оторваться”, − фактически означает формулировку “прикольно-шутовского” архетипа, являющегося вариацией национального архетипа “ухода” и раскола», − утверждает Шугуров. Современная гиперинформационная реальность не сближает, а разводит жизнь и культуру, человека и реальность. «Совмещение массового недоверия и очарованности, сакрального отношения к массиву власти – то новое, что привнесла современная политическая и социокультурная ситуация» (6, с. 108).
Произошло «переструктурирование как бытия в России, так и отношений между человеком и властью, на основе некоего нового парадоксального социокода» (6, с. 108). Очевидно, что виртуальная культура не может служить мобилизующим фактором в деле модернизации российского общества, его поворота к парадигме «общества знания», иначе это означало бы возвращение к канонам книжной культуры.
Виртуальная массовая культура, продуцируемая СМИ, создает «картину мира», нацеленную не на мобилизацию и критическое освоение идущих с Запада «сообщений» (messages), упакованных в новейшие технологии, а на их нерефлексивное потребление. Переход от императива «долженствования» сложившейся культуры к функционированию «смотря по обстоятельствам» ведет к тому, что личность превращается в функцию сложившейся ситуации. Ощущение же внутренней неустойчивости создает импульс кумиротворения, т.е. соотнесения себя с наиболее «выпуклыми» виртуальными образами.
