Я забыла о правилах приличия, вбитых родителями в мою наивную голову. Протянула руку и чуть коснулась мизинцем его руки. Алик вздрогнул.
– Пойдем к Неве?
Спрятал руку в карман брюк.
Я пошла за ним вдоль узкой улочки. По пути к реке он выкурил две сигареты. Это не нервы, а привычка, постоянно грызть кончик фильтра и наблюдать за серым дымом, растворяющимся в сумерках.
Интересно, а как он выглядит в джинсах и футболке? Наверное, совсем мальчишкой? А если растрепать челку? Заставить хоть раз улыбнуться?
– Ты замужем? – спросил он равнодушным тоном.
Только в России спрашивают двадцатипятилетнюю девушку о замужестве. В Европе никому в голову не придет, что после окончания университета, люди должны сразу бежать под венец.
– Нет, – ответила я, зябко укутавшись в шелковую блузку. Стало холодать. – Я еще только утроилась на работу.
– А кем ты работаешь?
– Я – архитектор. Работаю в вашей компании. Разве ты меня не помнишь?
– Ты работаешь у нас? – Он остановился. – Я тебя видел? Когда?
– Я сижу в одном кабинете с твоим другом, с Данилой. На прошлой неделе ты заходил за ним.
– Прям с Данилой? – переспросил он удивленно.
– Ты прошел мимо меня и даже не поздоровался. А потом мы виделись на улице. Ты курил, а я гуляла с подругой.
Мы снова двинулись вдоль набережной. Он впереди, я у него за спиной. Странная манера общаться, не видя своего собеседника.
– Может быть, – тихо проговорил он. – У меня плохое зрение, поэтому я тебя не заметил. В офисе так много людей.
Самое распространенное оправдание – сослаться на зрение. Ничего не вижу, ничего не слышу.
– Ты носишь очки?
– Когда езжу на машине или читаю книги.
– У меня тоже в детстве были очки. Розовые. Но потом зрение само восстановилось.
– Возрастное?
– Наверное.
– Или ты говоришь про восприятие мира?
– Нет! Они были в розовой оправе. А восприятие только сейчас стало розовым.
– Почему ты так думаешь? Люди после двадцати лет обычно снимают розовые очки, особенно, когда сталкиваются с трудностями.
– У меня нет проблем. Все складывается слишком хорошо. Я всегда мечтала вернуть в Россию, заняться любимым делом, купить квартирку в старой части города, гулять ночью вдоль самой красивой реки. Что еще нужно? Все сбылось, все случилось. И теперь можно надеть розовые очки.
Он взглянул на меня.
– Везет тебе. У меня очки спали еще в юном возрасте.
– И когда это случилось?
Я про себя усмехнулась. В юном возрасте? А какой у него сейчас возраст?
И потом, что за трудности могут быть у парня в его положении? Богатый, избалованный бабушкой и дедом. Все преподносят на золотом блюде.
– Когда мне было десять лет, врачи сказали, что у меня больное сердце. Жить осталось не долго, если не сделать операцию. С того момента все и началось.
– Я слышала про твою операцию. А что случилось? Это врожденное?
– Я был болен с самого детства, только мои родители этого не замечали. Или не хотели, замечать. Делали вид, что все хорошо.
– Зачем они это делали?
– Не знаю, – тихо ответил он и прибавил шаг. Так, что я еле его догнала.
Спина в белой рубашке напряжена. Я вижу прямые плечи, длинные ноги, удаляющиеся от меня слишком быстро.
У него красивые бедра и… Брюки слишком соблазнительно обтягивают его стройную фигуру.
– Как тебя зовут? – резко остановился он.
Неожиданно.
– Мария.
– Маша или Мария?
– Как угодно. Я русская.
– Тогда Маша.
– А как мне тебя называть?
– Можешь, Алик. Если хочешь, то Александр. Только это слишком длинное имя.
