– Эх, кто его знает, дитя моё… – отвечала она. – Когда твой дед лежал в больнице, говорят, рядом с ним на койке лежал незнакомец, звали его Мелик. Чёрный, как уголь, неприятный… А твой дед после этого стал говорить – от Мелика, мол…
Дед был так же далёк от генетики, как от астрономии или высшей математики. Он не мог знать, что дети могут быть похожи не только на отца, но и на мать, особенно на её родных. Моя мама, её единственный брат Яков и некоторые её сёстры были тёмненькими, пошли в бабушку Арпеник и прабабушку Набат.
В 1971 году дед с отцом решили строить новый дом: старый был маленький и непригоден для жизни. Мама ждала очередного ребёнка. Поэтому, как только наступили тёплые весенние дни, мы временно переселились в дом дяди Мирзы – старый, заброшенный, с заросшим крапивой двором. Его хозяев давно унесла Великая Отечественная война.
Мне было только четыре года. Наш старый дом снесли, оставили только фундамент, который даже немного удлинили, и начали возводить стены из природного камня. До этого мы с отцом часто ходили собирать камни – где бы ни лежали бесхозные, мы их подбирали. Этого добра, вокруг села, пожалуй, хватало. Мастер Хорен своим топороподобным молотом разбивал и обтёсывал их, укладывал в стену, смазывая смесью из извести и песка.
Мама тоже помогала, несмотря на беременность. Таскала камни и раствор, не щадя себя.
Говорила:
– Давайте скорее построим дом, чтобы встретить новорождённого уже в новом жилище.
Я так вдохновился строительством, что начал строить себе домик во дворе – из мелких камешков и кусочков кирпича. Я тоже делал раствор из извести и песка и клал свои маленькие стенки.
Когда друзья звали играть, отвечал:
– Потом! Я занят – дом строю!
Однажды мне понадобился камень для моего домика. Я взял новый кирпич и расколол его молотком. Дед Гарегин так разозлился из-за этого разбитого кирпича, что вылил на нас с мамой поток брани, припомнив всё, что знал. Тогда ему было за шестьдесят, он был жесток, не знаю почему… Только с годами стал тише, добрее, превратился в Божий одуванчик.
Мама – хрупкая женщина, работала наравне с мужчинами. Долго молча слушала его брань, но потом чаша терпения переполнилась. С глазами, полными слёз, она взяла меня на руки, забрала сестру Лиану, и мы ушли в дом её отца – дедушки Исаака. Мама была необычайно терпеливой и скромной, многое прощала своей свекрови и свёкру, но в тот день она действительно сильно обиделась. Она очень меня любила, я был её слабостью.
Мы пробыли у деда Исаака больше месяца. Несмотря на многочисленные уговоры отца, мама упрямо отказывалась возвращаться.
Скоро деревенские мальчишки, постарше и наглее, начали «учить» меня и в шутку заставляли называть отца дядей Карлен.
Отец по паспорту был Амаяк, но все звали его Карлен. Когда он родился, дед пошёл в сельсовет и попросил записать имя Карлен. Но регистрацией занималась женщина, которой имя Амаяк нравилось больше, и она записала его по своему усмотрению. Дед, получив свидетельство, положил его в сторону и никогда не читал, что там написано. Только при поступлении в школу обнаружилось, что сына зовут не Карлен, а Амаяк.
Однажды я случайно встретил отца в деревне. Он только вернулся с охоты.
– Приходи вечером, – сказал. – Зайца подстрелил, и ты поешь.
Когда я поднимался со двора из дедушки Исаака к нам домой, навстречу попалась мама:
