Неужели все юные цивилизации такие? Несмышленые слепыши! Ползают, натыкаются друг на друга, плачут и дерутся из-за игрушек. Только у этих слепышей в подгузниках есть ружья, есть пушки, ракеты, наконец. И они стараются ударить побольнее, чтобы кровь пошла, чтобы другой младенец заплакал навзрыд, упал и начал молить о пощаде. И если бы они пощадили! Нет, весь их детский садик превращается в логово диких зверей. Они рвут или отщипывают понемногу, в зависимости от важности конкретного слепыша. И всё это на крохотном шарике, несущемся сквозь бескрайнюю пустоту.
– Это невозможно, – тихо проговорила сикверст, вынырнув из архива с информацией о человечестве, который бережно собирал Наблюдатель. – Я отказываюсь верить, что из этого… – она брезгливо поморщилась, указывая пальцем на архив, – происходят все цивилизации Галактики.
– А много ты их видела? – устало спросил Кин-Доран.
Они уже третий час ждали решения очередного правителя, и ему это начинало надоедать. Каждый последующий президент задерживал их дольше предыдущего. Иногда приходилось покопаться в местных обычаях, чтобы понять, к кому именно следует обратиться. К удивлению сикверст, часто страной или группой стран управлял человек или же несколько, отношения к этим странам не имеющий. Единственное, что оставалось неизменно – это реакция очередного правителя.
Их принимали насторожено, допускали до того, кто принимает решения, после череды проверок. На их слова реагировали сдержанно, с недоверием. Но Кин-Доран неизменно добивался своего. Он умел это делать.
– Нет, конечно же, – ответила почти сразу сикверст, – моя оболочка не видела ни одной цивилизации, кроме той, которую в скором времени уничтожат. Но это и не важно, во мне есть базовая информация о Старых и Высших мирах, и ничего подобного там не увидишь.
Эрнетт хмыкнул, поудобнее уселся в мягком кресле цвета красного вина, и закурил. Он огляделся в поисках пепельницы, и, не найдя ее, стряхнул пепел себе на ладонь.
– Старые миры на то и старые, что они прошли долгий путь, – заговорил Наблюдатель. – Я видел многие из них в зародыше. Они все суетятся, тревожатся и лезут в драку при первой возможности. И так век за веком, поколение за поколением, пока не улягутся в землю все горячие головы, пока не возобладает разум – чистый, холодный, проницательный. Только так, либо… – Эрнетт вздохнул, – либо пришлют стирателя, и всё по новой.
– Ты их видел, Сокрушителей?
– Однажды видел их корабль. Остался на планете дольше необходимого, хотел дождаться, когда начнется. Лучше бы я этого не делал. Стиратель начинает с орбиты. Уничтожает всё, что болтается в космосе рядом с планетой, если это оставили ее обитатели. Меня он тоже едва не распылил, пришлось уносить ноги. Тогда-то я и задумался…
– О чем?
Кин-Доран сделал последнюю затяжку, затушил окурок о ладонь, не оставив на ней ни следа, и ссыпал все это в карман пиджака.
– О том, что делать, если стиратель прилетит, а я еще буду на планете.
Сикверст какое-то время смотрела на собеседника, ожидая продолжения, но Наблюдатель уже думал о чем-то другом. Он вообще стал задумчив и необщителен с тех пор, как они покинули особняк в горах. Сикверст знала, что мыслительные процессы у Наблюдателей протекают на нескольких уровнях одновременно, и могут пересекаться, если того требует ситуация. Но сейчас казалось, что Кин-Доран сплёл все уровни воедино, скрутил их в тугую веревку и подвесил на нее неподъемный груз.
