– Тетрадке стало стыдно за хозяйку, вот она и покраснела, – улюлюкала хорошенькая Люси.
– Ну, ты даёшь, – удивилась Мэри. – Как же ты умудрилась написать «cat» через «k», у тебя же «отлично» по грамматике?
Имоджин понимающе улыбалась: она знала, в чём тут секрет. Мисс Шру, неприметное забитое существо с повадками мыши, подправляла ошибки в диктантах Кимберли синими чернилами с тех пор, как миссис Дженкинсон подарила ей на день Ангела веджвудский кофейный сервиз.
Мисс Хадсон оставила Кимберли после уроков. Наказание не сказать что очень строгое, но такое случилось с ней впервые, а потому она была вне себя от возмущения. Имоджин вызвалась разделить с ней этот томительный час и теперь от нечего делать прыгала между партами на одной ноге.
– Странно, ты почему-то ей совсем не нравишься, – сказала она.
– Ещё понравлюсь, будь спокойна. – И Кимберли вытащила из кармана ключ.
– От чего он?
– От её стола.
– Давай посмотрим, что там, вдруг любовные письма, – засуетилась Имоджин.
– Ты что, издеваешься? Кому эта Гиена понадобится? – фыркнула Кимберли.
Она открыла верхний ящик, сняла с шеи серебряный медальон и положила туда.
– Что, подлизаться хочешь? – с досадой спросила Имоджин. – Не надейся, она не принимает подарки.
Кимберли недобро скривила губы и сделала вид, что читает учебник.
– А вообще, если тебе надоела эта штучка, могла бы отдать её мне, – спохватилась Имоджин, – ведь у меня нет никаких украшений, совсем никаких, а мне бы тоже хотелось. Ах, как бы он подошёл к моему…
– Обляпанному простоквашей переднику? – усмехнулась Кимберли.
Имоджин погрустнела:
– Ну, конечно, если я тебя не заслуживаю, если я тебе не нужна…
– Не хнычь, ты мне нужна и даже очень.
Всё лицо Имоджин было испещрено противными прыщами, она вообще была противная – напоминала бесформенную жабу. Одним словом, лучшей подруги для Кимберли было не сыскать.
II
На другой день в приёмную к директрисе пожаловала миссис Дженкинсон. Миссис Рэкхем хорошо знала этот сорт богатых дам, в меру невежественных и тщеславных и достаточно чадолюбивых, чтобы сделать своих отпрысков несносными, и встречала их с особым выражением лица, сдобным и сладким, чтобы они не беспокоились, что их детей тут собираются чему бы то ни было учить. Когда же к ней приходили жёны бедных клерков, врачей или чиновников низшего звена, миссис Рэкхем становилась ледяной и неприступной и притворялась, будто ей ужасно некогда. Причина визита миссис Дженкинсон ей была заранее ясна: очевидно, какая-то нерадивая учительница опять поставила её Кимберли оценку меньшую, чем «отлично», и она не слишком ошиблась.
Миссис Дженкинсон ополчилась на мисс Хадсон.
– С тех пор, как в школе появилась эта вульгарная особа, моя малютка Кимберли едва ли не каждый день плачет, – сказала она, и её толстая шея сделалась багровой.
За Кимберли присылали ландо, и по дороге домой она была неизменно весела и жизнерадостна, заигрывала со всеми попадающимися на пути мальчиками, а пожилым степенным дамам показывала язык, но, переступив родимый порог, неизменно пускала слезу и принималась жаловаться на высосанные из пальца притеснения и обиды.
– Она прихорашивается на уроках перед зеркалом и даже красит губы.
Миссис Рэкхем едва заметно улыбнулась: последняя фраза явственно выдавала ложь. Про мисс Хадсон уже говорили, что она не в меру насмешлива, даёт слишком сложные задания и позволяет себе резкости, но директриса знала, как мало ей свойственно прихорашиваться когда бы то ни было.
