Читать онлайн Александра Казакова - Солнце в полночь

Кто, кто, кто, кто мне поможет вернуть

вновь наше счастье, нашу любовь?

Л. Черникова

Первое сентября – праздник? Трясёт при упоминании этого словосочетания. Первый раз в первый класс. "Первоклашка, первоклассник, у тебя сегодня праздник"… В детский сад я не ходила, меня всё пытались усиленно развивать. Тогда были ещё по сути лихие девяностые, никаких кружков, мама не пошла на работу и всё время совала мне под нос какие-то непонятные карточки, которые надо было запоминать. Животные, столицы стран… А картины, спектакли явно не по возрасту? Почему-то у меня дома считалось, что песни не по возрасту – это ай-яй-яй для детских мозгов, а вот утомительные оперы и балеты – самое то. Я засыпала на этих представлениях, а мечтала слушать группу "Мираж". "Море грёз", "Где я", "Я больше не прошу"… Нежные песни, уносящие далеко от неприятностей, расслабляющие и одновременно ободряющие.

Первое сентября. Мне как самой маленькой доверили звонить в колокольчик. Тогда я была такая счастливая! Солнце светило, линейка была немного затянутой, но было интересно смотреть, как другие тонкими голосами читают стихи и поют. Пока всевозможные администраторы говорили и говорили, очевидно, для взрослых, я смотрела в небо. Вот нас повели в школу на урок мира. Коридор, крашеные стены, много цветов в горшках. Как сидеть, как отвечать – всё это рассказывали в первый день.

На следующий день меня разбудила мама:

– Вставай, в школу пора!

– Я же вчера ходила.

– Глупая, тебе же одиннадцать классов учиться! – засмеялась мама.

Я и решила, что во второй день надо идти во второй класс. Мама довела до раздевалки, я разделась и пошла искать свой второй класс.

– Второй класс, зайдите в класс! – послышалось в коридоре.

Я присоединилась к стайке и зашла. Что это за непонятные значки, на которые показывают указкой? И говорят совсем невнятно, ни слова не поймёшь. Я что, тоже такая буду? Может, школа – это плохо? Как же скучно! Пойду, посмотрю эти непонятные картинки.

– Кто это здесь? – спросила учительница.

– Первоклашка с линейки, – ответил кто-то из класса.

Англичанка отвела меня в мой класс. Тут я сделала второе неприятное открытие: оказывается, в школу надо ходить каждый день целых одиннадцать лет.

Начались школьные будни. Все знания, которые пытались впихнуть в мою голову до школы, благополучно оттуда вылетели. До школы я так и не научилась читать, несмотря на гневные крики, угол и шлепки. Да и в школе я совершенно не понимала программу. Что-то говорят, говорят. Палочки понимаю, хоть и криво, а вот буквы… Буква – это картинка. Я с двух лет так училась читать, и безрезультатно. Только помню, как болела голова и хотелось играть, а мама всё заставляла. Помню, как однажды даже оттарабанила наизусть отрывок из "Евгения Онегина" и все восхищались. Но о чём там было? Вундеркиндом я не стала. А ведь так хотелось порадовать маму, но я не понимаю, не получается. Что делать на уроке? Если непонятно, то и неинтересно. Внимание быстро отключается. Я достала игрушки и начала играть. Тут на меня закричала учительница: "Убери быстро! Здесь не детский сад"! Я испугалась. Но писать крючочки в тетради так и не начала. Пошёл дождь. Какая природа красивая! Может, пойти погулять?

– Лариса, стой! Куда пошла? Ещё не хватало сесть в тюрьму из-за тебя!

– Да она дурочка!

Дурочка – это плохо, дома говорили, что такие никому не нужны. Потому и мучили занятиями, чтобы такой не стала. Пойду отсюда, раз здесь мне не место. Но учительница резко потащила меня за руку и посадила на место. Я стала реветь; стоит учесть, что тихо плакать научилась позже, поэтому рабочая атмосфера была однозначно разрушена. На следующем уроке выглянуло солнце. Что, надо достать другой учебник, а этот убрать? Я неловкими пальцами стала расстёгивать портфель и порезала палец молнией. Да ну этот урок. Сидела, смотрела, как из пальца течёт кровь. Чуть-чуть больно, алые капли падают на белоснежную тетрадь с аккуратными, словно из образца, палочками и крючочками. Вдруг получила очень болезненный удар:

– Лариса, зараза, всё мне заляпала! Сама тупая, так и мне мешаешь!

– Я из-за неё ошибся в примере! Теперь не будет звёздочки.

Я больше не хотела ходить в школу. Там меня стали бить, а была маленькая и слабая. Обзывали дурой, идиоткой. Я боялась идти в класс и много плакала, слёзы ещё сильнее раззадоривали. Учительница ругала за то, что ничего не делаю. Я словно сидела в дневной тюрьме, как лечатся в дневном стационаре. И не прогуляешь: мама встречает и провожает. Никто не хочет меня обнимать, играть на уроках нельзя. Я уже не надеялась что-то понять. В один из противных понедельников в класс зашла молодая женщина, назвавшаяся школьным психологом, забрала меня в свой кабинет. Помню, что там было уютно, да и одним уроком меньше. Здесь хотя бы не ругали, когда неправильно отвечаешь.

Ох, сколько дома было крика! Мама страшно возмущалась, что меня отправляют в какую-то спецшколу, что педагоги сейчас ничего не понимают, что позор учиться в школе восьмого вида; папа обвинял маму, что мало со мной занималась. Потом меня сильно избили ремнём и потребовали с завтрашнего дня хорошо учиться. На следующий день я сидела очень тихо и пыталась вникнуть. Было очень и очень скучно. Время по часам определять не умела, от этого было ещё более тягостно. Смотрела в окно, но там было тоже без изменений. Ни детей, ни кошек. Перемены были в основном по пять минут, и снова тягостный урок. Когда все четыре кончились, казалось, что прошла целая вечность. В тот день мама особенно долго смотрела мои тетради. Потом грубо дёрнула меня за руку: "Пошли, позорище моё"!

Дальше была ПМПК. Мама с надеждой смотрела в глаза специалистам. Был вынесен вердикт: коррекция. Тогда мне было страшно. Дома снова скандал:

– Это в тебя она такая!

– Нет, в тебя!

– Эх, зря я весной аборт сделала, может, там была бы умная.

– Кстати, врач сказал, что родилась такой слабенькой из-за предыдущих абортов.

– Вы убили моих сестёр! – закричала я и расплакалась. Почему-то была уверена, что это были девочки.

– Что ревёшь, дура? Каких сестёр, это сгустки клеток!

– Ничего вы не понимаете, мои сёстры уже были…

Вообще, мои родители – интеллигенты. Они мечтали об умном сыне, единственном в семье, чтобы развить его максимально. Мечтали увидеть чудо и высоту человеческого разума. Заветный мальчик всё не получался, поэтому я выжила. Бабушка у меня не такая, как у большинства моих ровесников. В принципе бабушки делятся на два типа: русская и европейская. Русская – это по сути вторая мама, которая и на собрание в школу сходит, и с уроками поможет, и проблемы выслушает. У меня была европейская, которая хотела только гордиться успехами и видеться только изредка, при параде, ей вторая серия детских проблем была не нужна. Узнав, что родилась девочка, а не продолжатель рода, она потеряла всякий интерес ко мне.

Три первых дня следующей недели я провела дома. Потом родители мне собрали вещи и сказали, что я теперь буду ночевать в школе и домой только на выходные. Я пришла в свой новый первый класс. Уже никакой линейки, как мне объяснили, она только первого сентября, а не для каждого пришедшего. В классе я быстро включилась в работу и получила по пятилепестковому цветку за каждый урок. Кормили вкусно. Некоторые одноклассники были со странностями: кто раскачивался, кто мычал, один любил повторять одну и ту же фразу "снег идёт", хотя на улице была золотая осень. В классе нас было втрое меньше, преобладали мальчики. На развитии речи у Васи никак не получалось задание, его учительница так хвалила за каждый шаг, что он терпеливо прошёл весь путь дальше. Теперь я стала стараться, ведь меня тоже хвалили, у меня был результат. Теперь не надо заниматься с мамой. Мама – страшная судья, рядом с ней я забываю всё, что знаю, поэтому не делаю из страха ошибиться. Я так боюсь её оценки, мне страшно рядом с ней, а без неё ещё страшнее. Одноклассники больше меня не дразнили, там я от них не отличалась, они не были такими умными и злыми, как в первой школе. Ещё там много внимания уделялось поведению, а в первой школе всем было всё равно, что меня унижают, лишь бы оценки были высокие. Здесь никто не говорил, что я дура, сломавшая жизнь маме с папой. Никто не говорил, что за меня стыдно.

Дома опять ругали, я сказала, что получила высшие оценки, но мама злобно засмеялась: "В школе для дураков"! Крики и скандалы не прекращались. Родители даже стали драться, потом папа сказал, что хочет уйти из дома и умереть под мостом, я плакала и умоляла не делать этого, вынула ключи из его кармана. Но мама сказала, что я дура, ведь замок изнутри без ключа открывается, для того, чтобы кое-кто пьяный не уснул со вставленными ключами и не оставил маму на улице. Я тогда думала, что лучше бы убили меня, а в живых оставили кого-нибудь другого, получше, чтобы его успехи объединили их.

Мне не хотелось домой в пятницу. Там снова будут ругать, загонят за стол заниматься по тетрадям, которые я не понимаю, будут делиться грязными сплетнями, как при глухой, не обсудят со мной ничего, кроме моей тупости и неуспешности. Даже я, ученица вспомогательной школы, понимала, что красивые бутылки и интеллигентные бокалы на столе – это путь к деградации. Мне хотелось вернуться к добрым школьным работникам, к друзьям, по которым соскучилась.

В школе был психолог, помогавший мне в моих проблемах. Я стала учиться очень хорошо, проработав все трудные моменты. Из-за ослабленного здоровья (провести первые девять месяцев жизни на месте казни себе подобных – не шутки) я на каждые каникулы получала направление на оздоровление. Там были разные интересные программы, море… Ещё студенты-волонтёры приезжали.

В четвёртом классе я стала отличницей. Да и болела уже редко, перестала кашлять. В марте собрали новую комиссию, которая выяснила, что я теперь здорова. Со мной стали заниматься по-другому, подтягивали, чтобы я на будущий год пошла снова в четвёртый класс, но уже обычной школы.

Снова первое сентября в старой школе. Но мои бывшие одноклассники уже в пятом, а я стою с другим составом. В фильме "Утро без отметок" Глеб очень переживал, что Наташа будет учиться всегда на класс старше, а я ничуть не скучала. Позже оказалось, что тот класс, куда я попала раньше, подобрался на редкость наглый и неуправляемый. Иностранный язык, которого нет в коррекции, я учила по особому плану, без многочисленных песенок. Я учила суть, структуру. После окончания школы я всё думала: почему нельзя оставить английский язык только в восьмом-девятом классе, а до этого больше часов русского с лингвистикой? Почему взрослые, до этого не учившие в школе, так быстро овладевают английским – всего год, поглубже – два? Я сейчас беру просто для жизни в другой стране, не языкознание как профессию. Да потому, что они знают свой язык вдоль и поперёк, легко понять то же самое другом. Родной язык – это сознание, вид мышления. Любая наука – это содержание, язык – форма. Чем богаче жизненный опыт, тем проще научиться его укладывать в чужую форму. О чём говорить во втором классе? Семья, питомец, первые оценки… Ни любви, ни серьёзных внутренних открытий…

Училась я дальше с тройками, но они были настоящие, твёрдые. Всё-таки хорошо, что в 2006 году, когда я пошла в первый класс, не было инклюзии. Инклюзия пришла позже, в моём пятом классе. Два новеньких: один неопрятный, белобрысый, с голубыми глазами, второй рыжий, белокожий, без единой веснушки, перфекционист. И началось. С первого же дня обоих приходилось успокаивать. Целый урок задавали на дом, поскольку в это время учителя были заняты: то визг, то вой, то с подоконника снять надо. Оба любили "шутить": то глиняный цветочный горшок опрокинут кому-нибудь на голову, то ущипнут больно. Но при этом рыжий как-то успевал писать все контрольные на пятёрки, а блондин вообще ничего не соображал. Однажды нам задали читать статью из учебника литературы, я только закончила её первую страницу, как вдруг почувствовала сильную боль. И что-то мокро стало на правой лопатке.