Откуда было знать чернокожему охотнику, откуда было знать англичанину, оказавшемуся в роли стороннего наблюдателя, о его звериной любви? И о звериной ненависти, погнавшей чудовищного самца за много лиг от лесистых холмов севера, по следу истребителя его племени? По следу убийцы его подруги, чье бездыханное тело свисало теперь с крыши деревенской хижины?..
Конец наступил внезапно. Зверь и полузверь были уже в двух шагах один от другого, когда самец с громовым ревом рванулся вперед. Громадные мохнатые лапы легко отмели в сторону копье, метнувшееся навстречу. Сграбастали… Звук раздался такой, как будто разом переломилась целая охапка ветвей. И Гулка молча осел наземь, чтобы остаться лежать с неестественно раскинутыми руками, ногами и переломанным телом. Самец остался стоять над ним, точно неподвижная статуя какого-нибудь первобытного победителя…
Кейн слышал, как далеко-далеко переговаривались барабаны. «Душа джунглей, душа джунглей…» Эта фраза засела в его сознании, безостановочно повторяясь.
Трое, этой ночью стоявшие во славе перед ликом Черного бога, – что с ними сталось? В далекой деревне, откуда доносились голоса барабанов, мертвым лежал Сонга, царь Сонга, когда-то распоряжавшийся чужой жизнью и смертью, а ныне сам превращенный в окоченелый труп, с лицом, навеки застывшим в гримасе потустороннего ужаса. А здесь, на поляне посреди глухих джунглей, рухнул навзничь тот, за кем Кейн прошел несчитаные лиги по морю и по суше. И Гулка, охотник на горилл, лежал у ног своего погубителя, лежал, уничтоженный той самой дикой силой, которая делала его истинным сыном своей мрачной страны… которая и свела его наконец в могилу.
«А Черный бог по-прежнему правит, – смутно подумалось Кейну. – Правит, наблюдая за жизнью из неведомых потемок этого беспросветного края, правит, звероподобный, вечно жаждущий крови… и ему все равно, кто будет жить, а кто погибнет, – доколе ему не придется жаждать».
Кейн смотрел на могучего самца, гадая про себя, скоро ли громадная обезьяна обратит на него внимание. И нападет. Но, судя по поведению зверя, тот его вовсе не замечал. Отмщение еще не удовлетворило его. Нагнувшись, он поднял обмякшее тело воина – и поволок его в джунгли. Ноги Гулки безжизненно тащились по земле. Приблизившись к границе леса, самец остановился, без видимого усилия взметнул тело чернокожего великана высоко вверх и швырнул его на торчавшие сучья. Послышался ужасный звук раздираемой плоти: острый конец обломанной ветви пронзил Гулку насквозь. Там он и остался висеть, как смятая кукла.
Облитый лунным серебром громадный самец еще постоял на поляне, молча глядя вверх на своего недруга. Потом беззвучно, как тень, растворился в лесу.
Кейн медленно вышел на середину поляны и подобрал свою рапиру. Кровь из ран больше не шла, и он чувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. По крайней мере, хватит добраться до берега, где его ждал корабль. Он немного помедлил у края поляны, повернулся и посмотрел на белеющее неподвижное тело Ле Лу, на его застывшее лицо, обращенное к небу. И на темный силуэт среди ветвей – бренные останки Гулки, которым звериная прихоть уготовила ту же участь, что и телу самки гориллы…
«Незапамятна мудрость нашей страны, – бормотали вдалеке барабаны. – Темна мудрость нашей страны. Кому мы служим, тех мы и губим. Беги прочь, если намерен остаться в живых. Но песни нашей тебе не позабыть никогда, – говорили они. – Никогда, никогда!..»
