На пушке сидит ворона и смотрит на меня. Загорается зелёный, но мы продолжаем стоять. Сзади сигналит какая-то колымага.
‒ Давай налево, ‒ говорит Серпохвостов.
‒ Из этого ряда нельзя налево, ‒ огрызается водитель.
Мы поворачиваем направо, и Серпохвостов опять смотрит в телефон. Я знаю, что Эмма улыбается.
‒ Может, нужно было, чтобы нас встретили? ‒ спрашивает Вася.
‒ Да тут всего три улицы и два переулка, ‒ бормочет Серпохвостов.
Опять едем мимо каких-то домов, попадаются даже несколько кирпичных пятиэтажек. На улицах голые деревья, и небо кажется мокрым и плохо постиранным. Город заканчивается, за лесом и полем начинается какой-то посёлок из нескольких сблокированных двухэтажных домов. Возле одного из них стоит несколько машин, и толпятся люди.
‒ Сюда, ‒ говорит Серпохвостов, пряча телефон.
‒ Вижу, ‒ отвечает водитель и прибавляет газ.
Дорога плохая, асфальт разбит. Мы паркуемся на обочине, почти сразу за дверями начинается кювет. Я выхожу последним и стараюсь держаться позади. Водитель закуривает, а мы гуськом идём к дому, чей участок перевязан жёлтыми сигнальными лентами. Навстречу уже идут какие-то люди со встревоженными лицами. Среди машин я вижу пожарную и аварийную газовой службы. Серпохвостов резко пожимает протянутые ему руки, а, поскольку людей собралось много, весь ритуал занимает больше минуты. Мне тоже приходится пожать десяток-другой рук, и я думаю, что со стороны это выглядит, наверное, забавно. Эмма стоит в стороне и вежливо здоровается. Её грудь и бёдра, как всегда, притягивают мужское внимание.
Я не запоминаю имён и лиц. Когда приветственный ритуал заканчивается, мы надеваем перчатки и бахилы и заходим в дом. Двухэтажный, сложенный из железобетонных панелей, крайний в ряду из четырёх сблокированных домов. Такие в конце восьмидесятых строил для своих работников местный завод электротехнической аппаратуры. Завод разорился, люди остались. Состояние дома не очень хорошее, но не удручающее. Через стекло задней двери я вижу обнесённый низкой изгородью участок с грядками и теплицами. Мы толпимся в маленькой прихожей, которая до потолка отделана потемневшей от времени вагонкой. Слабо пахнет едой. На полу старый ковёр, на вешалке несколько старых курток и пальто. Прямо дверь на кухню, дешёвая мебель и линолеум в пузырях. Двери в гостиную и ванную закрыты. Наверху слышны голоса людей, Серпохвостов громко кашляет, и сверху спускается один из наших криминалистов, затянутый в защитный белый комбинезон и маску. Это Лонский, один из самых опытных экспертов.
‒ Поднимайтесь, ‒ говорит он, ‒ тут, правда, тесновато. Тело уже увезли.
Мы поднимаемся наверх. Тут небольшой холл, две спальни и кладовка. Обои, которые обычно клеят в социальном жилье, недавно побелённый потолок и светильник с лампами накаливания. У двери в кладовку ‒ высохшая бурая лужа, смазанная, как будто в ней наступили, несколько бурых капель на обоях и двери. В кладовке горит свет, она заставлена какими-то коробками и банками. Я испытываю неприятное чувство, когда таким вот образом вторгаюсь в чуждый мне быт. Лонский вводит нас в курс дела. Он начал работать ещё в последние годы Советского Союза, поэтому называет убитую гражданкой и потерпевшей. В общем, потерпевшая, Купраш В. А., двадцать семь лет, несколько колото-резаных ран грудной клетки и области шеи. Двое детей, работала оператором местной котельной. С мужем в разводе уже больше двух лет, и вот этот самый бывший муж три недели назад вышел из тюрьмы, где мотал восемь лет за вооружённую попытку грабежа. Эмма что-то пишет в блокнот.
