В квартире было холодно, батареи чуть грели. Вот бы махнуть куда потеплее, или сюда – лето. Впрочем, Родион знал, что ветхозаветные чудеса уже случились, и что Данайцы, вручив дары, легли в строку. А посему, через пару часов в портки и в отдел, устраиваться блюстителем закона.
Над ухом звякнул будильник. Чагин спрятал голову под подушку, но злой аппарат легко преодолевал гагачью гузку. Потер веки тогда, обнаруживая утро, треснул суставом, поскоблил эмаль зубным пастырем, отпустил кариес. ОРТ вещал прогноз погоды. Ведущий активно жестикулировал, объясняя, какой ад накроет Москву вместе с осадками. Телевизор демонстрировал округлое лицо, взял крупно улыбку, блестящую из-под нафабренных усов. На этом прогноз закончился.
– Истина глаголет усами твоими, – вздохнул Родион.
Одежда лениво вползла на тело. Белая рубашка – сегодня, черные брюки и лаковые ботинки – как обычно. Многоношенная куртка «Коламбия», подрезанная у фарцовщика на углу Ильинки и Никольского, довершила образ.
Лейтенант вдохнул запах раритетного дерева, вышел за дверь, прочел помадное сообщение: «Я Рапунцель Продаю любовь!» и номер телефона этой самой Рапунцель. Почему бабка соседская не сотрет рекламу начинающей интердевочки? Ясно же, Родиону стыдно к помаде прикасаться. Как там у Кунина в оригинале: «и снова покатились мои рабочие сутки»? Хоть штабелями эти сутки укладывай – неделю назад намалевано, и не тускнеет, зараза, намекает: тебе, парень, в жизни ничего не светит, позвони и купи любовь. Ее теперь тоже можно.
На улице полно людей – и все спешили. Командировочные волокли портпледы, дамы на ходу красились. Лишь ископаемое позднесоветского слоя Витторий, затянутый в горчичного тона свитер, не изменял утренней традиции. Сидел на лавке, пыхтел папиросой, хранил в глазах похмельную скорбь. Когда Родион шел мимо, бомж покачал головой, и, закинув ногу на ногу, выставил напоказ пейотль обнаженной голени. Меж тем рука его достала из кармана поллитровую «Жигули», откупорила бутылку, с трудом поддев крышку зажигалкой. От натуги бродяга напоминал киношного персонажа, разрывающего пасть чудовищу. Жестянка упала и покатилась по асфальту. Кадык бомжа дергался, кипящая медь в бутылке убывала, а дух свободы ширился.
К остановке подкатил автобус. Родион запрыгнул в салон, потер озябшие руки. Вокруг полно молчаливых людей, каждый о своем думал. Зато вместе катились по просыпающемуся городу. Автобус, затертый в выхлопное стадо, едва полз, а вскоре и вовсе завяз в пробке, и вчерашний студент попал в отдел с опозданием. Он вбежал на КПП, оказавшись перед скособоченной П-образной стойкой. В блиндаже регистратуры, стиснув в ладони телефонную трубку, сидела изобильная дама с завивкой по моде пятидесятых. Ее шея томилась в «Бутырке» воротничка, масштабный бюст – во «Владимирском централе» лифчика. Рядом, приняв салонную позу, поцокивала шпильками ладная девушка. Талия ее наперсточная, взгляд с ремня в подол срывался.
– Да, Андрей Михайлович, безусловно, – произнесла телефонистка, касаясь губами микрофона. Все ее естество излучало искренний интерес. Еще секунда – и лицо тетки скукожилось, как елдак на морозе.
– Здрасьте, – Родион откашлялся смущенно.
– Думаю, пора вешать трубку, – сказала девушка регистраторше, беззастенчиво разглядывая незнакомца. Однако, сделав неутешительные выводы, девушка поставила крест на парне, а ямочки улыбки на ее щеках разгладились.
