–
“ Тео, я думала, вы не ответите. Не потому что вы плохой, а потому что… ну, кто пишет незнакомым детям? Наверное, только немного особенные люди.
Мне понравилось, как вы написали «я не капкан». Я тоже стараюсь не быть капканом. Но иногда внутри – как будто что-то щёлкает. И закрывается. Вы сказали, что собираете повторения. Это интересно. Как вы их находите? Они же невидимые. Может, вы их чувствуете?
Вот мои три сегодняшние повторения:
1. На улице три собаки лаяли в такт.
2. У всех одноклассников – чёрные рюкзаки.
3. Я снова не смогла улыбнуться, когда нужно.
Не знаю, что из этого важнее”.
P.S. Я не умею заканчивать письма. Поэтому до следующего раза.
Она подписала и положила в конверт рисунок – маленький. Там была пуговица с глазами и ногами, как человечек. В одной руке зонт, в другой сердце. Ни к чему. Просто так.
***
На этот раз Тео не ждал два часа. Он написал сразу, как получил. Потому что внутри него письмо Леи отозвалось как звук, который совпал с его.
“ Лея, спасибо за рисунок. Пуговица с сердцем – хорошая идея. Особенно зонт. Потому что сердце нуждается в защите от дождя.
Я коллекционирую повторения так: у меня есть тетрадь. Каждый день – три события, которые были похожи на вчера. Или на позавчера. Или на то, что я уже знал. Это помогает понять, что всё ещё работает. Что мир не исчез.
Повторения – как подножки: если знаешь, где они, не споткнёшься.
Мне тоже трудно улыбаться, когда надо. Поэтому я просто не улыбаюсь. Люди думают, что я странный. Но странный – это не плохо. Это просто – не как все.
P.S. Вы – не капкан. Скорее… коробочка с секретом “.
Так начался ритм писем. Как дыхание. Каждое следующее – не дубликат, а отклик. Они писали друг другу:
• о снах (у Леи был сон про слона, который играл в шахматы сам с собой),
• о страхах (у Тео – страх звонков, у Леи – что исчезнет бабушка),
• о странных деталях (Лея рассказала, что у неё одна бровь растёт вверх, а другая – вбок; Тео признался, что он ведёт диалог с холодильником по утрам),
• о погоде как личности (Тео назвал февраль «ледяным ворчуном», Лея – «пауком, который ткёт холод»).
И никто из них не знал, как назвать то, что происходит. Но оба чувствовали, что внутри них что-то стало меняться. Очень медленно. Почти незаметно. Как лёд, который начал таять, но ещё не капает.
В комнате бабушки пахло… не старостью, нет. Пахло мелом, как в школе. И чуть-чуть ванилином. Она варила кашу с этим запахом специально. Говорила:
– Жизнь нужно иногда обманывать. Делаешь обычную кашу, а она пахнет, как праздник.
Бабушка не была старой в том смысле, как показывают по телевизору. У неё были острые плечи, точёный профиль, и глаза, которые Лея называла «околозеркальные» в них можно было увидеть своё отражение, но немножко искажённое. Лучше. Или хуже – в зависимости от того, чего ты сам боишься. Она не носила очки – говорила, что они портят воображение, будто мир становится плоским, без глубины. Писала ручкой, у которой давно закончились чернила, как будто слова выходили не из неё, а из самого воздуха – едва заметные, почти призрачные линии.
– Главное – линия, – повторяла она, не поднимая глаз. – А не то, видно её или нет. Она считала, что даже самая тонкая, почти незаметная черта – уже история, которой достаточно, чтобы понять всё.
В этой простоте было что-то странное и одновременно убедительное, словно она учила не просто рисовать, а слышать мир за пределами видимого.
