– Какая-то совершенно необыкновенная фотография, – нюхая кусочек хлеба, задумчиво произнес бородач Саша. – Никакой наигранности и позы. Такая же милая улыбка и озорные глаза. Я прямо физически ощущаю ее присутствие и не в силах поверить…
– Кажется, она сейчас рассмеется и хлопнет по плечу, как всегда, скажет присказку свою: «Это, мо́лодец, горе, не беда», – проговорил тот, кто не оставлял без внимания свой шарф.
– А знаешь, Лешка. Я ведь ее… любил… и люблю… – бородатый повертел стаканчик в руках.
– Ребята! Сашка! Хватит тебе! Леха! Не время сейчас… – второй снова дернул себя за шарф.
– Да знаю я. Давно уже все знаю, – Алексей задумчиво рассматривал пластиковую емкость.
– И что? – закипятился Сашка. – Не стыдно тебе? Не совестно?
Алексей только пожал плечами:
– Что было, то было… А чего мне стыдиться?
– Ты же ей всю жизнь перекрутил с ног на голову. Ведь было же… – Саша покрутил руками в разные стороны, показывая пантомимой, как это произошло.
– Эх, Сашка, не ту профессию ты выбрал. Не ту. Не в инженеры, тебе надо было на актерское поступать… Нам не дано предугадать, чем наше слово обернется… – Алексей выдохнул и одним махом снова влил в себя водку.
– Ребята, ну что вы в самом деле… Нашли время и место… – Сергей продолжал дергать шарф. – Что вы сейчас делите?
– Да уж делить нам и в самом деле нечего, – усмехнулся Леша, – не раньше, не сейчас.
– Я даже хотел тебя на дуэль вызвать, Алексей, – горько усмехнулся Сашка.
– Романтик. Всегда им был. Какая дуэль? Алена сделала свой выбор. И про твое признание я знал с самого начала, – он смотрел на растерянного и испуганного друга.
– Откуда? – выдавил тот.
– Конечно, так не принято. Рассказывать супругу о признаниях посторонних мужчин. Даже если они друзья… тем более если друзья. Можно же и дружбу было закончить на такой ноте… – невесело улыбнулся Алексей Михайлович. – Но Аленушка не такая была, она кристально честная, добрая… моя девочка, – сдавленно, проглотив покатившийся к горлу соленый комок слез, продолжил он. – Она сразу же мне все и рассказала. Как ты на коленях стоял и в любви вечной клялся, горы золотые сулил. Я разозлился тогда страшно и на тебя, и на нее: думал, что повод дала. А она говорит мне, что, мол, пожалеть тебя надо. Любовь, говорит, не спрашивает, когда прийти. Человек слаб и с ней справиться не может. Ему же – тебе, стало быть, – хуже, он один-одинешенек, а мы с тобой вместе. И рассказала она мне это все не для того, чтобы я ревновал и злился, а чтобы недоразумений между нами не было. Чтобы дружбу сохранить сумели мы. Ситуацию-то со временем перевернуть можно прямо в противоположное толкование, и тогда уже беда будет и, может быть, непоправимая. Когда объяснений не услышим мы друг от друга. Много чего она мне говорила тогда, а я слушал и думал, что разглядел я счастье свое мудрое, не проворонил, – вздрогнул Алексей.
Последние слова говорил он так, словно думал о чем-то далеком, о чем-то другом. Не проворонил… А ведь был в полушаге от поворота… Знали бы ребята о давних его поступках, вряд ли подали сейчас ему руку, да и не стояли бы сейчас рядом. Разошлись бы с презрением, разбежались.
– А потом мы Машку с Санькой познакомили. Специально тот Новый год вместе праздновать организовали. Маша же скромная. Домашняя такая. И живете же отлично уже сколько лет?
– Сорок пять. – Борода, не отрываясь, смотрел на портрет Алены, из глаз его текли ручейки – его ушедшие чувства, – и тут же, будто стыдясь, бесследно исчезали в густой бороде. Может, и не было этого. Показалось.
