– Ну хорошо, женился ты на этой… – Она брезгливо смерила взглядом девушку. – Ну поигрался пару лет… Хорошо, я потерплю, пока эта блажь из твоей головы выветрится. Все, пора уже за ум браться. Оставь ее. Давай жизнь нормальную строить. Вон Катенька. Такая девочка хорошая, готова за тебя выйти. И нашего круга…
Алена стояла, вытаращив глаза, готовая уже для резкого ответа, но я, всегда мягкий и уступчивый, вдруг заорал как бешеный:
– Мама, ты не оставила еще этот бред? Ты и отца в могилу свела своим мерзким характером. Ты всегда добивалась своего, но не сейчас…
Мать замолчала, прижав руки к груди и испуганно хлопая глазами. Она впервые в жизни видела сына таким.
– Алешенька, мальчик мой, только не нервничай…
– Я уже давно не мальчик. Взрослый мужчина, который хочет жить своей жизнью. – Я прошелся по комнате, но успокоения это не принесло. – Имею право не спрашивать у тебя, что нам с женой делать. И прекрати мне сватать неудачных дочек своих подружек. Я люблю Алену, и мы уходим отсюда, – произнес жестко. – Алена, собирайся.
Девушка ошарашенно кивнула. Она тоже впервые в жизни видела мужа таким, и он в этом образе ей, определенно, нравился куда больше.
Я подбежал к шкафу и выдернул с антресоли сумки, швырнув их в центр комнаты…
Пара баулов стои́т на полу в прихожей, из кухни слышатся голоса.
– Димка, так мы тут перекантуемся у вас пару деньков? Пока подыщем что-то.
– Дима, помогай, давай расставляй тарелки, – раздается звонкий женский голос, которому аккомпанирует звон тарелок.
– Конечно, живите. Сколько надо, столько и живите. Достала вас тетя Фима?
Аленка растерянно кивает, смотрит на друзей, на уютную кухню и дружную семью. Вдруг начинает рыдать, закрыв ладошками лицо. Да так горько и жалобно, что Дима едва не роняет тарелки, а его жена Оля – сковородку с ароматной жареной картошкой.
– Я старалась, – сквозь слезы жалуется Аленка, – я приготовить и прибрать… и все… все я не так…
Оля, бросив сковородку на плиту, присаживается на корточки рядом и подсовывает плачущей девушке салфетки.
– Ну успокойся. Успокойся, – утешающе гладит по плечу.
– Тебе же вредно сейчас нервничать, – Дима встает к плите и перемешивает картошку.
– А Катька… эта вобла снулая, дочь подруги, и стихи пишет, и пляшет, и вяжет…
– Аленушка, успокойся. Все образуется. Все будет у нас хорошо, – шептал я, сжимая в руках стакан с водой и не зная, чем помочь и что вообще делать в такой ситуации. Оказывается, Аленка так серьезно восприняла эту ситуацию, когда я-то уже привык к такого рода материнским вывертам, к ее извечному желанию сделать все по-своему.
Телефон зазвонил неожиданно слишком громко и тревожно. Дима снял трубку:
– Да. Да, у нас. Что вы говорите, тетя Фима, скорая уже едет? А гробовые в шкафу? Где? Между полотенцами. Хорошо.
Я рванулся к телефону, хватая друга за руки, но Дима вежливо отстранил меня, ловко уворачиваясь.
– Да-да, конечно, обязательно передам.
– Где она? В какую больницу ее везут? – разволновался я, чуть задыхаясь от нервов и спешки, надевая ботинки и натягивая плащ.
– По-моему, Леха, это очередной спектакль, – сообщил мой друг, прислонясь к дверному косяку и спокойно наблюдая за моими действиями. – У тебя тут жена беременная плачет. А там мать в театр одного актера играет…
– А если нет, – испуганно прошептал я, – а если не играет? А если на самом деле приступ? Присмотрите тут за Аленкой.
