Моя решимость, верный часовой,
Стоящий на посту во всеоружье,
От лживых звуков ограждает слух.
Твои слова останутся снаружи,
Пока внутри мой бестревожный дух,
Не слушая коварной песни дальней,
Спокойно спит в своей опочивальне.
Речам твоим невелика цена,
Ты зря меня прозвала бессердечным;
Нет, не любовь – распущенность гнусна,
Что нудит обниматься с первым встречным.
Ты в этом видишь размноженья прок;
Какой смешной для похоти предлог!
Любовью не зови разврат бесчинный;
С тех пор, как Похоть, в раже и в поту,
Укрывшись нагло под чужой личиной,
Порочит и пятнает красоту,
Как червь, грызущий листья чистотела, —
С тех пор Любовь на небо отлетела.
Любовь, как правда, вечно молода,
А Похоть – лицемерье и притворство,
Любовь не пресыщает никогда,
А Похоть умирает от обжорства.
Любовь – рассвет, а Похоть – мрак и тьма;
Они – враги, как лето и зима.
Я бы сказал еще, да проку мало:
Оратор юн, а проповедь стара;
Об очевидном спорить не пристало.
Прощай, я ухожу; давно пора.
Такого я наслушался, что чудо,
Как от стыда я не сгорел покуда».
Сказал – и из прекрасных этих рук,
Удерживавших счастье что есть мочи,
Освободясь, через росистый луг
Умчался прочь в росистый сумрак ночи:
Так исчезает с неба метеор,
В недоуменье оставляя взор.
Венера вслед ему глядит с тоскою:
Так смотрят с берега в морскую тьму,
Стремясь осиротевшею душою
К уехавшему другу своему;
А там уже и точки нет в тумане —
Лишь волны с ветром в бесконечной брани.
Растерянно, как тот, кто уронил
В пучину моря перстень свой волшебный,
Как путник, чью лампаду загасил
В полночной чаще ураган враждебный,
Она осталась в безнадежной мгле,
И путь, и цель утратив на земле.
В отчаянье, не ведающем меры,
Она бьет в грудь себя – и долгий стон,
Наполня все окрестные пещеры,
Гудит, тысячекратно отражен.
«О горе, горе мне!» – и эхо, вторя,
Ей возвращает восклицанья горя.
И в песне изливается печаль;
Она поет о том, что счастье трудно,
О том, что юным ничего не жаль,
И что любовь мудра и безрассудна…
И вновь рождает скорбь наплыв скорбей,
И целый хор отзвучий вторит ей.
От этой песни заунывно-длинной
Долготерпенью ночи вышел срок;
Что слушатель наскучен их кручиной,
Влюбленным слишком часто невдомек.
Едва они доходят до финала,
Оглянутся – а публика сбежала.
Кто в этот час остался рядом с ней?
Одно лишь эхо – вроде прихлебая,
Что угождает госпоже своей,
Во всем капризам дамы потакая;
Он верный отзвук слов ее любых —
И чихом подтверждает каждый чих!
А в это время, радостною песней
Наполня голубеющий эфир,
Взмывает жаворонок в поднебесье
И звонкой трелью пробуждает мир.
Верхушки кедров и предгорий склоны
Под ним сияют, солнцем позлащёны.
Венера шлет свой утренний привет
Светилу: «О владыка мирозданья!
Лучи созвездий ярких и планет —
Лишь слабый отблеск твоего сиянья;
Но есть рожденный матерью земной,
Что блеском превосходит образ твой».
Сказала так – и поспешила к чаще,
Тревожась, не послышится ли вдруг
Издалека – охоты лай летящий
И хриплого рожка призывный звук;
И, в самом деле, слышит звуки гона
И мчится им навстречу окрыленно.
Кусты хотят ее остановить,
