Табба завороженно смотрела на него:
– Моя мать охотилась за ним. Теперь он у вас?
– Временно. – Вор протянул коробочку Таббе. – Теперь он будет у вас.
– У меня?!
– У вас. Но тоже временно.
– Я не возьму его.
– Придется. Вы дочь Соньки и обязаны будете передать его матери.
– Зачем?
– Она теперь единственный человек, который будет владеть им по праву. Так завещал верховный вор Мамай.
– Заберите его! – попыталась вернуть камень Бессмертная. – Мне он не нужен! Я не знаю, где моя мать и сестра. И вряд ли увижу их в ближайшее время.
– Думаю, вскоре увидите. Сонька – дама вечная. – Улюкай заставил бывшую приму взять коробку. – Только помните – вы обязаны будете передать его своей матери. Иначе он принесет вам беду. И еще помните, мы вас не оставим. В самые трудные моменты всегда будем рядом.
Табба осталась сидеть, какое-то время была не в состоянии отвести глаз от камня, сияющего черным непостижимым светом. Затем подняла голову, проследила за тем, как странный посетитель вышел в калитку, уселся в пролетку и укатил прочь.
Зима на Сахалине в предновогодние дни 1910 года выдалась необычайно снежной и морозной. Сугробы в поселке каторжан подчас достигали полутора метров, засыпав протоптанные дорожки и почти полностью закрыв крохотные окна в черных заиндевелых бараках.
От мороза потрескивали бревна, а дым из труб вился к небу густо и как бы застывал на лету.
Новый «хозяин» поселка поручик Гончаров едва ли не с первого дня пребывания на службе пожелал видеть у себя почему-то именно пана Тобольского, сосланного на пожизненные каторжные работы. Причем послал за ним конвоира в мужскую часть поселка не днем, а ночью, когда арестанты вернулись уже с валки леса и готовились ко сну.
Когда конвоир с паном пробирались к дому коменданта, по пути встретили божевольного Михеля, озябшего и отрешенного. Тот, устало подпрыгивая и размахивая руками, вдруг остановился, узнал поляка, что-то промычал и угрожающе надвинулся на них.
– Чего тебе, придурок? – крикнул конвоир. – Пошел отседова!
– Убью, – произнес Михель и сделал решительный шаг к пану. – Не ходи к Соне! Соня моя!
– Пошел отседова, гумозник! – Конвоир сильно толкнул сумасшедшего, тот завалился в глубокий снег, увяз в нем и, выбираясь, продолжал мычать и грозить вслед уходящим.
– Такой и взаправду зашибить может, – с ухмылкой бросил конвоир поляку. – Не боишься?
– Он добрый, не зашибет, – пожал тот плечами.
– Добрый, а дури выше головы. Держись от него подальше, пан. А то и правда как бы беды не вышло.
Дом коменданта поселка стоял на пригорке, на отшибе. Почти во всех окнах горел неяркий ламповый свет.
Залаяли с лютым озверением два огромных волкодава, на них вяло прикрикнул дежуривший у входа охранник, махнул пришедшим, давая им возможность пройти.
Пан Тобольский и конвоир поднялись по скрипучим от мороза ступенькам на второй этаж, остановились возле обитой войлоком двери, поляк оглянулся на солдата.
Тот тяжело вздохнул, неожиданно перекрестился.
– Чего ты? – не понял поляк.
– Боюсь. Сказывают, суровые они больно. Да и породы особой – барской.
– А тебе-то чего бояться?
– А как же? На всякий случай, мы ведь совсем их не знаем. – Конвоир снова перекрестился, кивком велел стучать.
Тобольский нерешительно ударил пару раз кулаком в промерзший косяк, дверь распахнулась, и в облаке теплого воздуха возник поручик – мужчина лет двадцати с небольшим, ладный, черноволосый, подтянутый. Увидел арестанта, жестом пригласил переступить порог и распорядился конвоиру:
