…Кто вообще сказал, что она мертвая? Может, просто свалила из дома на денек? Решила развеяться, все дела. Мало ли, какая хрень этим бабам в голову взбредет.
Чего смотрите-то, отцы?
8
– А вот этот… как его… Андрей. Шапарев. Это ее парень. – Физручка, сучара, сдала. Чувствую себя преступником. Как будто я ее укокошил и съел. Соню, в смысле, не физручку…
Нет, никогда ты, Ирина Викторовна, не станешь нашим настоящим классным руководителем. Вот Кирилл Александрович – это да-а-а-а-а-а-а, охренительный был чел.
Господи… С пятого класса он нас учил. Любили его, как отца родного. Кирилл Александрович Мельников. Где он теперь? Ни одна сволочь не говорит. Прошел слушок, будто в психушку упекли, а там он якобы помер.
Не, я понимаю, конечно, чутка странноватый тип был. То ноги на стол показно положит, то черный юмор из него фонтанирует. Но это было прикольно. За это обычно в психушку не забирают, мне кажется. И мы его уважали, этого не отнять. Только в класс зайдет – тишина мертвецкая. Хотя никто не боялся. Не у каждого учителя так получается.
А эта баба, Ирина Викторовна, меня рил бесит, сука. Какая-то на серьезных щах не в меру.
– Кто, вот этот?
– Нет, вон тот, за задней партой, с наушниками.
– Пройдем-ка с нами, молодой человек, – говорит один полицейский. С усмешечкой такой злобненькой.
Не к добру это, ребятки, не к добру.
Я сижу.
– Встань, когда с тобой взрослые разговаривают! – говорит классуха грозно.
Встаю.
– Ты почему так одет?
Потому что, млядь.
– Почему в школе в джинсах?
Чтоб ты спросила, млядь.
– Ладно, это вы потом решите, – полицейский. – Пройдем-ка с нами, дружочек.
Дружочек, млядь…
Делаю шаг, он мне:
– С вещами.
А вот это уже рил как угроза звучит.
Собираю по-быстрому пожитки, беру рюкзак. Выхожу из класса. Одноклассники помалкивают в тряпочку. И чувствую, как следят за мной глазами. Все уже, сука, видят во мне виновного в чем-то. Точнее, не в чем-то, а в убийстве.
Мои шаги – как адский молот. И все бошки в мою сторону медленно так поворачиваются. Две училки, менты, одноклассники – все. Пилец.
9
Знаете такую хрень – типа, когда тебя в чем-то подозревают, начинаешь вроде как и сам себя подозревать? Вот это оно самое и было.
Выхожу из класса, снаружи никого – пустой коридор. Теряюсь во времени и пространстве. И позади все молчат. Как в вакууме.
Я стопарюсь. Знать не знаю, что дальше делать, куда идти. Меня мент в спину легонько подталкивает, говорит:
– В учительскую.
Ноги как будто деревянные.
– Иди, иди, – подгоняет.
Иду по пустому коридору, а позади шаги всех вот этих вот. Ломаная коричневая линия отделки скачет по стене вверх-вниз. Поджилки трясутся. Такое ощущение, будто по моей походке этим людям все понятно. И классухе, и полицаям. Они чувствуют мой щенячий страх.
Попадос, ребята.
А вдруг меня сейчас обвинят? Вот только в чем? Кто б знал…
А Соня между тем лежит в канализационном коллекторе. Изнасилованная и убитая. Кругом грязь, вонь, нечистоты. Насекомые, черви всякие. Крысы бегают, отрывают от нее по кусочку. Ее волосы всегда были прямыми и чисто вымытыми, а теперь скомканы. На них налипли куски какого-то гнилья…
Захожу в учительскую. Они – следом. Как будто особо опасного заключенного препровождают в камеру.
За задним столом сидит наша биологичка, проверяет какую-то писанину. Ее просят выйти. Она глядит недоуменно поверх очков. Типа, вы кто такие и какого ляма тут командуете? Потом смекает: лучше делать, как говорят вот эти грозные дяденьки в штатском. Начинает рассеянно шарить костлявыми руками по столу. И одновременно на меня поглядывает, опять поверх очков. И взглядом как будто спрашивает: ты чего такого натворил-то, Шапарев?
