Она такая, вся на нерве, пытается разобраться, что взять с собой, а что нет. Закидывает какие-то вещички в сумку. А я смотрю на нее, на чем-то ж надо задержать взгляд. И физручка тоже на нее смотрит. И полицаи, все трое. Неподвижно. Картина маслом.
И так с минуту. А кажется, будто лет сто.
Наконец, биологичка выходит из учительской.
– Инна Валерьевна… – начинает было опер (или кто он там по званию, я не разбираюсь). Но физручка его прерывает:
– Викторовна.
– Пардон. Инна Викторовна…
– Ирина.
Упс.
Лицо у опера такое, как словно какашку скушал. Наверное, думает: вот же наглая физручка.
– Ирина Викторовна, стойте снаружи и никого сюда не впускайте, – приказным тоном.
Эта стоит с разинутым ртом, всем своим видом как бы говоря: я тебе что, подчиненная?
Я кошусь на настенные часы. У них целых сорок минут до конца урока, чтобы меня пытать, загонять иголки под ногти, заливать в горло горячий свинец. Да и просто избивать, как боксерскую грушу.
– Ну, чего стоим?
– Ничего, – буркнула она и скользнула за дверь.
Эти трое на меня глядят как на дурака.
– А ты чего встал? – говорит один. – Садись давай. В ногах правды нет. Хе-хе!
– Сесть всегда успеет, – мрачноватенько хохмит другой.
Рюкзак соскальзывает с моего плеча. Я отодвигаю стул за первым столом ряда. Собираюсь сесть.
– Не сюда. Вон туда садись.
Прохожу, куда сказали, – за второй стол. Они около меня обсаживаются полукругом, три мордоворота. До каждого расстояние вытянутой руки. Один сидит, как в фильмах, – спинка стула спереди, а он на нее локти пристроил. Паяльника дымящегося рядом не хватает. Глядят пристально, прямо в глаза заглядывают. Как будто признания ждут. Знал бы, в чем надо признаваться, – глядишь и признался бы – до того страшные дядьки с виду. Особенно когда никого вокруг нету больше.
– Ну, и что ты нам скажешь? – спрашивает ихний типа главный. Короткие волосы ходят ходуном на здоровенной голове.
– Смотря что спросите, – говорю. Дельного из себя строю, а голосочек-то дрожит.
– Как докатился до жизни такой? – бросает другой, с бычьей шеей.
– До какой? – переспрашиваю.
– Где твоя подружка?
– Какая подружка? – И тут же понимаю: глупость сморозил. Лишние подозрения только вызвал.
– Коноплина.
– Соня, что ли?
– Да. София Коноплина.
– Откуда ж я знаю. Самому интересно. С утра в школе нету.
– Самому интересно, говоришь? – подключается третий. Молодой, с дурацкой улыбочкой. С серыми разрушающимися зубами. – Ты ее когда в последний раз видел?
Задумываюсь. Ступор дурацкий напал. Молчу. Облизываю пересохшие губы.
– Что, не помнишь? – белобрысо ухмыляется Бычья Шея.
– Помню. Вчера вечером.
– Ага! – восклицает Большая Голова. Как будто я ему зацепку дал. И тычет в меня сосискообразным пальцем. – И где вы были?
– В кино.
– Что за фильм? – уточняет Серая Улыбка.
Я призадумался и ужаснулся: ни хрена не помню, что за фильм, хоть убей!
– Не помню, – честно ответил я.
– Да ла-а-а-а-а-а-адно тебе! – напирает Серая Улыбка. – Только вчера в кино ходили, а как фильм называется, не помнишь?
– Серьезно, – говорю. – Глупый фильм какой-то, комедия. Я не запоминал.
– Российская комедия? – Зачем спрашивать такое, не пойму толком.
– Нет, американская.
– А потом она куда пошла? – спрашивает Большая Голова.
– Кто – она? – туплю.
– Комедия! – выкрикивает Бычья Шея и ржет так, что аж щеки трясутся. На носу ажно сосуды проступили фиолетовые. Поржал, поржал, потом разом помрачнел: – Соня твоя – вот кто.
