Открыв кран, споласкиваю лицо, глядя на свое отражение в круглом зеркале.
Несмотря на то, что я готова лечь и тихо умереть, об этом говорит только пепельный цвет моего лица, в остальном я выгляжу как обычно.
Глядя в свои глаза, обещаю, что буду вертеться вокруг своего сына так, как захочу. Он самое дорогое, что есть в моей жизни. Мое главное и единственное достижение, все остальное, по мнению матери, я благополучно спустила, потому что не смогла удержать собственного мужа, но ко всем чертям его послала я, а не наоборот, и хоть об этом никто не знает, мне достаточно того, что об этом знаем я и он.
Закрутив кран, прижимаю ледяные пальцы к вискам и выдыхаю, собираясь выйти отсюда и выполнить свои обязанности. Дойдя до комнаты, заглядываю внутрь и здороваюсь. Здесь сестра моей матери с семьей. Мужем, сыном моего возраста и двумя внуками.
Миша вращается на месте, как болванчик, и орет:
— Это Спарта!
Поправляю съехавшую ему на глаза бандану из шейного платка матери и прошу показать зубы. Он светит своей новой щербиной, и я улыбаюсь, говоря:
— Я буду на кухне.
По-прежнему игнорирую комнату, возвращаясь в коридор, где, стряхивая с ботинок снег, раздевается мой брат и его любимый лучший друг. На нем джинсы и тонкий серый свитер, который демонстрирует плоский живот нашего дорогого мэра и крепкие бицепсы с рельефами, от которых у любой дуры закружится голова. От его голубых глаз тоже. Они у него такие, что в них можно не просто утонуть, а захлебнуться, что я и сделала одним осенним дождливым вечером.
Игнорирую обоих, проходя мимо.
Моя голова так раскалывается, что это несложно.
Двигаясь как во сне, выкладываю ровные слои начинки для «шубы», смазывая их майонезом и ненавидя одновременно. Вряд ли я смогу затолкать в себя хоть что-то. Сегодня еда кажется мне неупотребимой.
К тому времени, как я заканчиваю с колбасными нарезками, за столом начинается активное веселье, и оно вращается вокруг моего брата и бывшего мужа. Миша восседает у него под боком, хлопая глазами и вслушиваясь в разговоры взрослых, и вместе они выглядят потрясающе гармонично, потому что похожи как две капли.
Я знаю, что Чернышов имеет право здесь быть. Несмотря на то, что в городе он давно ассимилировался, кроме моих родных, у него здесь больше никого нет. Он здесь чужак, даже несмотря на то, что всегда это скрывал.
Когда наши взгляды встречаются, я отворачиваюсь и расчищаю на столе место для тарелки, мечтая остаться незаметной.
— За одним столом с мэром я еще никогда не сидел, — объявляет муж маминой сестры, наполняя свою рюмку водкой. — Будем знакомы, так сказать!
— Я за рулем, — отзывается Руслан. — Но знакомству рад.
— Теперь будет, о чем внукам рассказать, — мой брат забрасывает за голову руки, вольготно растекаясь по дивану.
— Ольга! — восклицает моя двоюродная родственница. — Ты красавица. Галя, какая у тебя дочь — умница.
— Спасибо… — бормочу, выдавливая из себя улыбку.
Мы встречаемся раз в десятилетие, и я допускаю, что у нее есть дела поважнее, чем следить за моей жизнью, но все равно выпускаю из рук тарелку, роняя ее на центр стола, когда она с искренней добротой интересуется:
— А вы почему за вторым ребеночком не идете?
От неожиданности я ищу глазами лицо Руслана, и эта механическая привычка бесит даже больше, чем заданный только что вопрос. Он смотрит на меня в ответ и почесывает пальцем кончик носа.
