Ивлин застыл в напряжённой позе у обмякшего тела, с руки которого вился длинный моток троса, собираясь в несколько петель. «Надо его будет снять! Если салага вернётся, он будет спрашивать откуда на руке покойника этот чёртов трос! Но это потом, пусть Рон… замёрзнет! И его рана замёрзнет!»
Расстелив на полу простынь, Ломак не без облегчения положил тело друга на ткань и, быстро накрыл свободными краями. Пару минут он стоял над саваном, вызывая в памяти образы, связанные с умершим и подыскивая слова прощания, но внутри царствовала пустота. Немая чёрная пустота.
Перехватив верёвкой ещё не успевшее окончательно закостенеть тело, Ивлин вытащил Корхарта на снег и положил на лыжи. Закинув верёвку на плечо, с трудом поволок за собой скорбную поклажу, проваливаясь в снег чуть ли не по пояс. Устремив взор к звёздам, Ломак с горечью подумал о том, что образ больного и умирающего Рона вытеснил из памяти Рона, который был лучшим другом все эти годы…
– А помнишь, как-то в Бостоне к нам подсел французишка с волосами, как у пуделя? – прикрикнул Ивлин через плечо, борясь со стоном ветра, запутавшегося в лопастях ветрогенератора. Его суровое лицо расцвело слабой улыбкой, вызванной приятным воспоминанием. – Точно, дело было «У быка на рогах», он подсел, когда узнал, что мы только что вернулись с полярной станции. Он сказал, что является фоторедактором и работает на Гринпис, а когда подпил и узнал, что мы выполняли задание нефтяной компании, разозлился и стал кричать, что такие как он сохраняют планету, – а такие как мы делают всё, чтобы её разрушить. Да, и он сравнил нас с сутенёрами, продающими свою мать – Землю, – Ивлин остановился, тяжело дыша, перевёл дух и прикинул оставшийся путь – футов сто. – Ты повернулся к нему и ответил: «Зато нам не приходиться краснеть, забирая чек у нашего общего с тобой работодателя, приятель! Вот он – сутенёр, а ты – шлюха!» Помнишь, как «пуделёк» хотел на тебя наскочить, но ты ловко пихнул ему стул под ноги, и недотёпа упал, выбив себе зубы? Я, вот, помню! А картавого Бартелла помнишь? Когда тот провалился в свою первую полынью, ты сказал, чтобы он полоскал горло водкой и каждые десять минут выходил из палатки орать, иначе схлопочет воспаление лёгких… Ты помнишь эти крики полночи снаружи? Горшак и Дерек-снайпер так ржали, как только Бартелл выходил, что с трудом сдерживали слёзы, – Ломак остановился у запертой двери сарая и, отбросив в снег верёвку, добавил: – Вот мы и пришли, дружище…
Ивлин включил фонарик и сунул в моток старых сетей, свисавший клоками со стены. Освободив для покойника место, Ивлин с трудом поместил тяжёлое тело на престарелый стол, который давно следовало разобрать на дрова. Укладывая труп на импровизированный погост, начальник случайно задел незамеченный им гвоздь, который зацепился за тело и простынь. Ткань с треском разошлась, обнажив голову и часть груди умершего. Глубокая рана вспорола застывшее лицо покойника, скользнув вниз к острому подбородку. Не ожидавший вновь увидеть жуткую посмертную маску, Ломак застыл, и с минуту таращился в приоткрытые глаза мертвеца. Помня с каким содроганием, он закрывал их полчаса назад, Ивлин не решился повторить процедуру в тёмном заброшенном сарае. Вместо этого, он схватил фонарик и выскочил на улицу хлопнув дверью. Заметив в луче фонаря брошенные у входа лыжи, он замотал головой, и поддавшись суеверному страху, перекрестился. К дому Ломак добирался подгоняемый раскатистым гулом генератора и ожившим ветроуловителем на мачте – ветер гнал тяжёлые облака с запада, он нёс с собой бурю.
