Как только начальник ввалился в помещение, дрожа и от холода, и от пережитого, он первым делом нашёл взглядом бутылку водки. Жадно припав губами к горлышку, Ломак не сразу совладал с собой, отбивая зубами дробь по стеклу. Сделав затяжной глоток, Ивлин рухнул на диван, а потом его непослушные губы сами собой зашептали: «Господи помилуй, Господи помилуй!» Закурить сигарету, так же оказалось делом не лёгким – пальцы плясали и едва могли удержать помятую пачку.
– Так не пойдёт, так не пойдёт!.. – причитал Ломак, сжимая сигарету в зубах.
Спустя полчаса, тоскливый зов ветра за дверью растворился в баритоне Нэта Кинга Коула, мощно и громко зазвучавшего из динамиков в комнате связи. Порядком захмелевший и разнузданный Ивлин кружился посреди помещения с бутылкой бурбона в руке. Его заросшие рыжей щетиной щёки покрывали горючие слёзы, а среди опаленных усов торчал подслеповатый окурок.
– Для тебя, дружище, это для тебя! – орал начальник обожжёнными губами и жмурился на свет лампы. Его громоздкая фигура неуклюже кружилась между кресел и стола, едва ли не задевая мониторы и радиоаппаратуру. – Этой ночью они будут петь для тебя! Иди туда, где ты был счастлив!.. Где ты был счастлив, мой друг!
…Проснулся Ивлин от холода, причём замёрз у него именно нос. Пошевелившись под грудой верхней одежды, – видимо во сне он сгрёб на себя всё до чего смог дотянуться, – Ломак укрылся с головой и сонно зевнул. В стену постучал ветер и шумно полез на крышу. Что-то было не так, и начальник не мог заснуть, ворочаясь под грудой одёж. Внезапно мужчина порывисто сел и завертел головой: находился он всё ещё в комнате связи, соорудив лежанку из вещей прямо у длинного стола с навигационным оборудованием. Где-то совсем рядом искажённо и тихо плыла музыка, из коридора доносилось мерное тиканье часов, а также горел тусклый свет. Обычно, находясь в комнате радиосвязи Ивлин не слышал настенных часов из-за монотонного звука работавшего за стеной генератора… да и свет горел ярче, чем сейчас…
Ломак с трудом вскочил на ноги и бросился натягивать пуховик.
– Конденсат, конденсат упустил! – причитал он морщась, превозмогая головную боль. – Ты же не отбил наледь, старый дурак!
Хмельной и шаткий начальник едва не упал и с силой врезался бедром в стол. На пол полетели пустые бутылки, пара кружек, неряшливая пепельница, а также выскочившие из гнезда наушники. Скромное помещение радийной тот час утонуло в обволакивающем вокале Этты Джеймс, словно её чарующий голос только и ждал, чтобы его выпустили наружу, выбив «пробку» наушников… Ломак шарахнулся в сторону от неожиданности и, чудом устояв на нетрезвых ногах, кинулся в общую комнату. Прихватив стоявший у стены ледоруб, сунув в карман фонарик, начальник, пошатываясь направился через сеть коротких переходов в пристройку, где были смонтированы генераторы, питающие станцию электричеством.
– Твою мать, твою мать! Забыл ведь, падла! – повторял он, протискивая своё мощное тело через узкие коридоры. Его грязные стенания хрипло ложились на звучавший среди переходов нежный голос певицы. – Мудак! Напился… мудак! Замёрзнуть захотел, идиот!
В свете последних событий, запойный и вымотанный начальник станции напрочь забыл освободить от неминуемой наледи дренажные лотки двух бензиновых генераторов, постоянно тарахтевших в дальней части корпуса. Сбивать наледь было необходимо каждые три дня, о чём теперь красноречиво и напомнило чересчур тусклое свечение ламп.
