– Нет, не могу больше, это ж одни слезы, – сказала кривая и громко шмыгнула покалеченным носом.
– Ну и не слушай, а другим не мешай, – резонно возразила толстуха.
Как-то само собой вышло, что рыженькая ножка примостилась на коленях Несговорова, и он между делом, робея и волнуясь, приглаживал шелковистые волоски и пробегал невзначай пальцами по мягкой ступне. От этого занятия у него иногда темнело в глазах, но язык сам находил дорогу и продолжал плести свое. Рассказ даже выигрывал, выходя на рискованные повороты и обретая сладостное напряжение. Даша ничего не замечала: она слышала, как ее соседка изредка пофыркивает, но считала, что все дело в забавной сказке, и тоже заливалась тихим смехом.
– Самой Ореже Муреже никто из поклонников не нравился, иначе она, конечно, сразу бы положила этому безобразию конец, просто выйдя замуж. И надо же было случиться, чтобы в один и тот же день приехали в это село, каждый по своим делам, два молодых красивых богатых иностранца: один из Германии, а другой из Америки. Разумеется, американец сразу же безумно влюбился в Мурежу, а немец – в Орежу. Но самое невероятное, чему и объяснение трудно сыскать, было в другом. Ореже самой приглянулся немец, да так сильно, что она даже Мурежу об этом забыла известить. А та, только вышла погулять, встретила американца – и полюбила его больше жизни.
– Это верно, нынче наши девки все на иностранцев кидаются, – сокрушенно отметила толстуха, издалека бросая в сторону блаженно улыбающегося Несговорова подозрительные взгляды.
А он и сам чувствовал, что игра, как и сказка, дошла до пиковой точки, когда надо на что-то решаться.
– Но ведь одна девушка не может любить сразу двоих, будь они даже самые распрекрасные на свете иностранцы, верно? А уж тем более выходить за обоих замуж? – Несговоров в последний раз ласково провел ладонью от коленки до стопы, подхватил загулявшую ножку за пятку и аккуратно уложил ее на койку рядом с напарницей. – Погоревали Орежа с Мурежей, поплакали ночку, наперебой жалуясь друг другу на свою несчастную долю, а утром приняли трудное, но единственно верное решение. Орежа собрала свою одежонку, Мурежа – свою, сложили они все это в печку и подожгли. Сколько было пролито ими слез, пока горели любимые вещички, – о том ни в сказке сказать, ни пером описать. Когда же дотлела последняя – кажется, это было сверкающее пончо Мурежи, а может, музыкальная курточка Орежи, кто знает, – вышла из дома одна-единственная никому не известная девушка в бедном простеньком платьице, что досталось ей в наследство от бабушки, и на душе у нее было до того легко и спокойно, что она подпрыгивала, напевала песенки и готова была чуть ли не полететь. Отворила она калитку и пошла себе куда глаза глядят. Выпучились на нее два полчища поклонников, с немцем и американцем во главе, но никто не додумался, что это и есть Орежа Мурежа, их единственная любовь до гроба, и все остались ждать: кто Орежу, а кто Мурежу. Так и сидят до сих пор у ворот и горько плачут, потому что никто к ним, как вы понимаете, больше не выходит…
– А с ней? Что стало с ней? – требовательно спросила Даша.
– С кем – с ней?
– С Орежей Мурежей!
– Так ведь не стало уже ни Орежи, ни Мурежи.
– Тогда с Усей! – подсказала мстительная соседка.
– Не увиливай, дядя Вадик! – возмутилась Даша, получив поддержку.
– О-хо-хо! – зевнула толстуха. – Вот и сказке конец, а хто слушал – молодец…
