«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма - страница 26

В совхозе были кирпичные скотные дворы, каменная силосная башня, сад, теплицы и поля. Правление занимало несколько домов, где сидели клерки, и один на Лахтинском шоссе – белый чуть ли не с колонами и балконом, где размещалась дирекция, т. е. это было бывшее крупное пригородное хозяйство.

Будучи постарше, занимаясь во вторую смену, я, развивая в себе смелость, из школы в темноте ходил через совхозный сад, а чтобы не было страшно во всю глотку орал песни.

Большинство лахтинских жителей работало в городе.

Мама пошла на фабрику «Красный Треугольник» рабочей – из тончайших лепестков резины изготавливали цветы роз, а вечерами она ещё подрабатывала тем, что играла на рояле в лахтинском кинотеатре. Фильмы тогда были немые. Не далеко от экрана стоял рояль; ноты подсвечивались закрытой от зрителей и пианиста лампочкой. Играла ли мама на свой вкус, или тема была как-то оговорена, я не знаю и, уже будучи взрослым, не поинтересовался. Мне запомнились кадры, где герой бежит по шпалам, а за ним гонится поезд. Мне было очень смешно – больше ничего не помню.

Потом появились звуковые фильмы – сначала только с музыкой. Мама была, вероятно, ещё вхожа в зал, и из далекого детства врезалась в память картина: домик в лесу, зима, метель, вроде бы даже где-то медведь и музыка. Мне кажется, что с этих кадров я полюбил симфоническую музыку, эта музыка звучала мне. Да не полюбил я её, не звучала она мне – она была во мне, она звучала изнутри меня, только тогда, на этом фильме, я это обнаружил – и именно такая музыка: зима метель, Бетховен, Чайковский, но никак не Шостакович. И это осталось во мне навсегда.

Я не помню, кто за мной присматривал, когда мы жили с мамой одни, – ведь мне 3—4 года, мама на работе. Я помню только, что нас пугали «Черным Вороном», чтобы мы – детвора не задерживались на улице допоздна и к сумеркам приходили домой. Нам говорили, что ловят беспризорников, и если мы задержимся до темноты, то нас заберут. Нам это было очень интересно, и мы выглядывали из-за угла дома на шоссе – это был небольшой милицейский фургончик.

В этом возрасте я совершил поступок никогда более мною не повторенный – я ударом кулака сбил с ног человека! Я бежал по дорожке к маме в кино, а мне, расставив руки, преградил дорогу такой же, как я, шпингалет. Я выставил руку и удар моего кулака пришелся ему в грудь, а так как я бежал, то удар оказался настолько сильным, что мальчик опрокинулся.

Через год или два уехал из Загорья и дедушка. В Питере он устроился слесарем на кондитерской фабрике.

Обстановка в Белоруссии для дедушки сложилась такая, что надо было удирать немедленно.

После смерти Иосифа Фастовича, как мне помнится по рассказам Юлии Петровны, поместье наследовал Казимир. Ксаверий из Питера приезжал к брату, в деревне он не разжился, собственником не стал, а был как бы работником у брата. Когда поместье разгромили и хозяев выслали, дедушку не тронули – он же был «питерским пролетарием» и дедушка продолжал работать, но не на «помещика», а в совхозе.

Дедушка понял, что из Загорья надо уезжать как можно скорее – раньше или позже, но вспомнят что он «сын помещика».

Через некоторое время, после приезда дедушки, под приезд бабушки с детьми нам дали комнату около 20-ти метров в бывшем доме богатого колбасника. Разместили в этом доме 13 семей. Одно окно в нашей комнате было большое нормальное, а другое длинное, как щель под потолком. Это была бывшая кухня в загородном доме колбасника. Похоже, та часть кухни, где делались заготовки – полуфабрикаты для хозяйского стола, а громадная плита метра полтора на метр с шестью большими конфорками находилась через стену в довольно большой собственно кухне, у которой было три двери: одна в нашу комнату, другая на «черное» крыльцо и третья в парадный холл дома. Мы ходили через черное крыльцо этой кухни, т. е. у нас был отдельный вход. Общей плитой другие жильцы пользовались мало, так что эта кухня была, как бы, наша, варили мы или на большой плите, или на керосинке, или на примусе. Ночью в кухне стояло ведро для туалета, чтобы не бегать в темноте в дворовый туалет. Когда мы въехали, то электричества в доме еще не было, не было и уличного, и дворового освещения. У других жильцов были свои кухни с небольшими плитами на две конфорки и свои туалетные вёдра, но и большой плитой, как мне помнится, некоторые жильцы изредка пользовались. Кухня была холодная, зимой у нас там стоял бочонок с квашеной капустой, были еще кое-какие вещички, в том числе не только наши. То есть дом под заселение трудящимися переделали капитально. Когда он был барским, то отапливался голландками и в доме был туалет.