«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма - страница 27

Бабушка, дядя Вячик, тётя Яня и тётя Геня приехали не сразу все, тётя Геня попозже – она в Минске, кончила курсы старших кормилиц свинооткормочного производства и работала в совхозе «по специальности» не прерывая по вечерам учебу в школе. В Ленинграде она тоже стала работать и учиться на рабфаке.

Вернулась с ними и мебель: небольшой платяной шкаф, большой буфет, большой стол, большой двуспальный матрас, стулья резные дубовые и пианино – то самое.

До меня только сейчас дошло, что всё это путешествовало из Ленинграда в Загорье, где был дом Фастовичей, а потом обратно из Белоруссии в Ленинград на Лахту. В Беларусь где-то между 20-м и 24-м годами и обратно около 32-го года. И никаких контейнеров. На задней стенке пианино пишут номер, и пианино бережно грузят и перевозят, на стульях снизу пишут номера и всё – больше ничего; на задней стенке буфета, с резными застеклёнными дверками пишут номер, и буфет бережно доставляют из Ленинграда в Загорье и из Загорья на Лахту без всякой упаковки. А только в 22-м кончилась гражданская война. Пересылка вещей багажом была дешёвой – общедоступной.

Когда нас стало семь человек, нам ещё выделили, переделанный в комнату бывший барский туалет, где ночевал дядя Вячик. Канализация в доме была сразу ликвидирована, и все пользовались общей уборной, которая была во дворе вдали от дома. В бывшей ванной комнате поселили другую семью.

Мы – мальчишки, разбивали под домом стыки чугунных труб канализации и добывали для биток свинец, которым были уплотнены стыки.

Ну, раз была канализация, туалет и ванная, то, очевидно, был и какой-то централизованный подвод воды. Мне даже помнится, что на чердаке был большой бак для воды, но, как и откуда туда подавалась вода, я уже не мог знать и разговоров на эту тему не помню.

Наш дом и соседние дома, в том числе и близлежащие дома на Лахтинском шоссе, пользовались колодцем, до которого от нас было метров 150. Колодец был глубокий с воротом. Зимой он так обмерзал, что ведро еле-еле проходило.

Я доносил сначала не полное, а потом и полное ведро с двумя – тремя остановками.

Рядом, в сторону города, еще три двухэтажных дома, а дальше одноэтажные. В одном из двухэтажных барачного типа жили совхозные рабочие, в двух других квартирной планировки жили, как говорили, эстонцы и евреи. От домов до взморья метров 150 – это было небольшое совхозное поле.

Справа от нашего дома поле простиралось до самого ольгинского леса, который был метрах в пятистах от нас. Через поле, метрах в пятидесяти от нас, от Лахтинского шоссе к роскошному лахтинскому пляжу проходит берёзовая аллея, изображенная на дореволюционных открытках. В начале аллеи у шоссе стоит высокая красивая деревянная церковь с двумя зелёными шатрами.

Наш высокий белый двухэтажный дом с мансардой на третьем этаже под высокой крышей, стоял на сплошном фундаменте из гранитных параллелепипедов, наподобие теперешних бетонных. Над крышей была еще смотровая башня – площадка. Смотровая площадка была окружена перилами, и на неё вела лестница с чердака – т. е. чердак был вполне благоустроенным, чтобы по нему к лестнице на крышу могли пройти господа с дамами в длинных платьях.

На фотографии дом уже без башенки.

Я еще успел побывать на этой башенке. С неё открывался вид на пляж, на Финский залив, на леса вокруг и на Питер, который виден был, как на ладони с его Петропавловским и Исаакиевским соборами, впрочем, соборы и так были видны, как показал я на своём рисунке (я в детстве любил рисовать). Со смотровой башни была видна и дорога из города, так что, посланный на башню, человек мог предупредить хозяина или повара, если ждали хозяина, что из Старой Деревни показались пролётки с гостями или хозяином и пора жаркое готовить к подаче на стол. За этой смотровой башней нужен был уход, чтобы дожди не заливали чердак. В наше время башня была уже никому не нужна, и её убрали, а крышу заделали.