В эту минуту воспитатель Кассия стал убеждать его уйти из цирка. Мальчик согласился и встал; за ним поднялись Лукреций и Меммий. Они проходили мимо места, где сидел сын Суллы Фавст, перед которым стоял, ласково беседуя с ним, Помпей Великий. Кассий остановился и сказал, обращаясь к Фавсту:
– Я хотел бы, чтобы ты, Фавст, перед столь знаменитым гражданином, как Помпей Великий, повторил безумные слова, произнесенные тобой третьего дня в школе, что твой отец хорошо поступил, отняв свободу у римлян и став тираном нашего отечества. Я хотел бы этого потому, что в присутствии Помпея я побил бы тебя еще сильнее, чем третьего дня, когда я расшиб тебе лицо кулаками – следы этих побоев видны до сих пор.
Кассий тщетно ожидал ответа от Фавста. Тот склонил голову перед удивительным мужеством мальчика, который из пламенной любви к свободе не побоялся ударить сына властителя Рима.
И Кассий, почтительно поклонившись Помпею, ушел из цирка с Меммием, Лукрецием и воспитателем.
В это же время из ряда, что находился над Воротами смерти, встал со своего места молодой человек лет двадцати шести. Он обладал величественной, внушающей уважение внешностью, несмотря на нежное болезненное лицо.
– Прощай, Галерия, – сказал он, целуя руку красивой молодой женщине.
– Прощай, Марк Туллий, – ответила Галерия, – и помни, что я тебя жду послезавтра в театре Аполлона на представлении «Электры» Софокла с моим участием.
– Я приду, будь уверена.
– Будь здоров, прощай, Туллий! – воскликнуло сразу много голосов.
– Прощай, Цицерон, – пожимая руку молодому человеку, сказал красивый мужчина лет пятидесяти пяти, очень серьезный, с мягкими манерами, нарумяненный и надушенный.
– Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, – ответил Цицерон, пожимая руку великому актеру.
Приблизившись к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему на скамейке близ Валерии, Цицерон протянул руку и сказал:
– И над тобой да реют девять муз, неподражаемый Квинт Росций, друг мой любимый.
Цицерон тихо и вежливо пробирался среди толпы.
Одаренный проницательнейшим умом, поразительной памятью и врожденным красноречием, Цицерон усидчивым, страстным и упорным трудом достиг к двадцати шести годам огромной славы и как философ, и как оратор, и как известнейший поэт.
Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Катона и Цепиона, подошел к ним и начал беседовать с Катоном, к которому питал глубокую симпатию.
– Правда ли то, что рассказывают о тебе? – спросил он юного Катона.
– Правда, – ответил мальчик. – Разве я не был прав?
– Но как случилось, что…
– В связи с ежедневными убийствами, – сказал Цицерону воспитатель, – совершавшимися по приказанию Суллы, я должен был с этими двумя мальчиками посещать диктатора приблизительно раз в месяц для того, чтобы он относился к ним благосклонно и милостиво, занес их в число своих друзей и чтобы ему никогда не могла прийти безумная мысль сослать их. Однажды, выйдя из его дома и проходя через Форум, мы услышали душераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертинской тюрьмы…
– И я спросил у Сарпедона, – прервал Катон, – кто это кричит. «Граждане, убиваемые по приказу Суллы», – ответил он мне. «А за что их убивают?» – спросил я. «За преданность свободе», – ответил мне Сарпедон…
– И тогда этот безумец, – подхватил Сарпедон, прерывая в свою очередь Катона, – и тогда этот безумец страшно изменившимся голосом, который был услышан окружающими, воскликнул: «О, почему ты не дал мне меч для того, чтобы я раньше убил этого злого тирана отечества?..»
