У стены направо от входа возвышался камин, где пылал огонь и готовились в оловянных сосудах разные кушанья, в том числе неизменная колбаса из свиной крови и неизменные битки, содержимое которых никто не пожелал бы узнать. Готовила эти яства Лутация Одноглазая, собственница и хозяйка этого грязного заведения.
Вдоль стен было расставлено несколько старых обеденных столов; вокруг них стояли длинные неуклюжие скамьи и хромоногие табуретки.
В стене против входа находилась дверь, ведущая во вторую комнату, поменьше первой и менее грязную. Все ее стены художник, очевидно не особенно стыдливый, сплошь покрыл забавы ради произведениями самого непристойного содержания.
Около часу первой зари (приблизительно час ночи) таверна Венеры Либитины была полна посетителями, которые, шумно болтая, наполняли гулом и гамом не только саму лачугу, но и улицу, на которой она находилась.
Лутация Одноглазая вместе со своей рабыней, черной, как сажа, эфиопкой, суетилась изо всех сил, чтобы удовлетворить раздававшиеся со всех сторон требования жаждущих и алчущих посетителей.
Завсегдатаи кабачка Венеры Либитины принадлежали к самому презренному, низкому люду Рима.
Плотники, гончары, могильщики, атлеты из цирка, комедианты и шуты низшего сорта, гладиаторы, мнимые калеки и нищие, а также распутные женщины были обычными посетителями таверны Лутации.
В таком месте не могли, конечно, бывать банкиры, всадники и патриции. Но Лутация Одноглазая была не щепетильна. Кроме того, добрая женщина полагала, что Юпитер поместил солнце на небе для того, чтобы светить как богатым, так и бедным, и что если для богатых существовали винные погреба, съестные лавки, рестораны и гостиницы, то бедняки должны были иметь свои таверны. Лутация убедилась также, что квадранты и сестерции бедняка ничем не отличались от тех же монет зажиточного горожанина и гордого патриция.
– Дашь ты нам наконец эти проклятые битки? – заревел громовым голосом старый гладиатор, лицо и грудь которого были сплошь покрыты шрамами.
– Закладываю сестерций, что Лувений принес ей с Эсквилинского поля немного мяса, выброшенного в пищу воронам. Не иначе как из него она готовит свои адские битки! – вскричал нищий, сидевший возле старого гладиатора.
Грубый хохот последовал за этой шуткой нищего, симулировавшего болезнь, которой он вовсе не страдал. Лувению – низкого роста, неуклюжему и толстому могильщику – шутка нищего не понравилась. Он вскричал в ответ хриплым голосом:
– Как честный могильщик, клянусь, ты должна была бы, Лутация, в биток, приготовленный для этого негодяя Велления – таково было имя нищего, – постараться вложить мясо, которое он нитками привязывает к своей груди, чтобы разжалобить несуществующими язвами чувствительных граждан и выманить у них побольше денег.
Новый взрыв смеха раздался при этих словах.
– Если бы Юпитер не был лентяем и не спал так крепко, ему бы не грех потратить одну из своих молний, чтобы испепелить могильщика Лувения, этот зловонный, бездонный мешок.
– Клянусь черным скипетром Плутона, я кулаками выбью на твоей варварской роже такую язву, которая тебе даст право молить людей о сострадании, – вскричал могильщик, в бешенстве поднимаясь с места.
– Ну, подойди, подойди, дурак! – громко произнес Веллений, в свою очередь вскочив и сжав кулаки. – Подойди, чтобы я отправил тебя к Харону.
– Перестаньте вы, старые клячи! – зарычал Гай Тауривий, огромного роста атлет из цирка. – Перестаньте или, клянусь всеми богами Рима, я вас схвачу да тресну друг о друга так, что раздроблю ваши изъеденные червями кости и превращу вас в трепаную мочалку!
