– Клянусь Геркулесом!.. Я тебя не понимаю, – сказал наконец Требоний, увидев, что бокал Спартака еще полон. – Что с тобой?.. Ты не пьешь…
– Почему ты грустен? – спросил в свою очередь один из приглашенных.
– Клянусь Юноной, матерью богов! – воскликнул другой гладиатор, в котором по выговору можно было угадать самнита. – Можно подумать, что мы сидим не на дружеской пирушке, а на погребальных поминках и что ты не свободу свою празднуешь, а оплакиваешь кончину матери.
– Моя мать! – произнес с глубоким вздохом Спартак, потрясенный этими словами. И так как, вспомнив о матери, он стал еще грустнее, то бывший ланиста Требоний поднялся и, взяв бокал, закричал:
– Предлагаю тост за свободу!
– Да здравствует свобода! – закричали со сверкающими глазами несчастные гладиаторы, вскочив и подняв свои бокалы.
– Счастлив ты, Спартак, что мог добиться ее при жизни, – сказал тоном, полным горечи, молодой гладиатор с белокурыми волосами, – мы же получим ее только со смертью.
При первом возгласе «Свобода!» лицо Спартака прояснилось; он поднялся с ясным челом, с улыбкой на устах, высоко поднял свой бокал и сильным, звучным голосом тоже воскликнул:
– Да здравствует свобода!
Но при грустных словах гладиатора Спартак нехотя поднес бокал к губам. Спартак не мог до конца насладиться его содержимым и в порыве скорби и отчаяния поник головой. Он поставил бокал, сел, сжав губы, и погрузился в глубокое раздумье. Наступило молчание. Взоры десяти гладиаторов были обращены со смешанным выражением зависти и радости на счастливого товарища.
Это молчание было нарушено Спартаком. Словно находясь в одиночестве или в забытьи, он, устремив неподвижный и задумчивый взор на стол, медленно прошептал, отделяя слово от слова, одну строфу из песни, которую в часы упражнений и фехтования обычно напевали гладиаторы в школе Акциана:
Свободным он родился,
Не гнул ни разу спину;
Потом попал в железные
Оковы на чужбину;
И вот не за отечество,
Не за богов родимых
Теперь он биться должен.
Не за своих любимых
Сражаясь, умирает
Гладиатор…
– Наша песня! – прошептали некоторые гладиаторы с удивлением и радостью.
Глаза Спартака заблестели так сильно, что легко можно было угадать, как беспредельно он счастлив. Затем он снова стал мрачным и равнодушным и рассеянно спросил своих товарищей по несчастью:
– К какой школе вы принадлежите?
– К школе ланисты Юлия Рабеция.
Спартак взял со стола свой бокал, выпил его содержимое и, как бы обращаясь к входившей в этот момент рабыне, сказал равнодушным голосом:
– Света!
Гладиаторы быстро переглянулись, и белокурый юноша добавил с рассеянным видом, словно продолжая начатую беседу:
– И свободы… Ты ее заслужил, храбрый Спартак.
Спартак обменялся с ним выразительным взглядом.
В этот момент раздался громкий голос человека, появившегося в дверях:
– Да, ты заслужил свободу, непобедимый Спартак!
Все повернули головы к дверям. На пороге стоял закутанный в широкий темный плащ мужественный Луций Сергий Катилина. Когда Катилина произнес слово «свобода», глаза Спартака и всех гладиаторов остановились на нем с выражением вопроса.
– Катилина! – воскликнул Требоний, который сидел спиной к двери и потому не сразу увидел вошедшего. Он поспешил к нему навстречу. Почтительно поклонившись и поднеся, по обычаю, руку к губам в знак приветствия, он произнес: – Здравствуй, здравствуй, славный Катилина… Какой доброй богине, нашей покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя среди нас?
