Она уставилась на пузырёк:
– Что это?
– Обезболивающие. Ацетаминофен с кодеином. Они помогут от боли.
Её язык осторожно коснулся треснувшей губы, и я заметил, как она вздрогнула от боли:
– У меня были такие, когда я повредила ногу.
Мне хотелось выпить – бутылка виски в баре манила, – но я не хотел, чтобы она видела, как я пью. Не после того, через что она прошла. Не хотел, чтобы она думала, будто я могу стать таким же, как те ублюдки.
Она отложила пакет со льдом, и я увидел её глаз – не слишком опухший, но кожа под ним уже начала синеть. Ева попыталась открыть пузырёк, но её пальцы дрожали, крышка не поддавалась.
Я наклонился и протянул руку. Она передала мне пузырёк, избегая смотреть в глаза. Я открыл его, высыпал две таблетки ей на ладонь.
– Начни с двух. Если будет больно, через пару часов можно ещё одну.
Она проглотила таблетки, запив водой. Я изучал её. Она выглядела такой хрупкой, будто одно неверное движение – и она разлетится на куски. Синяки заживут, но то, что произошло сегодня, оставило рану глубже, чем может залечить лёд или таблетки.
– Ты ела? – спросил я.
– Я не была голодна, – её голос был почти шёпотом.
Она выглядела измученной. Ей нужно было поесть, но я не стал давить.
– Что с ними случилось? – вдруг спросила она, прерывая мои мысли.
Я не хотел пугать её, но и лгать не собирался. Она заслуживала знать, что я сделал с теми, кто посмел её тронуть.
– Мы с Яковым с ними разобрались.
Она уставилась на меня:
– Они мертвы?
Я подумал о Якове и его металлической трубе:
– Они очень близки к смерти, но не мертвы.
Она глубоко вздохнула, её плечи чуть расслабились.
– У тебя будут из-за этого неприятности?
– Они не заговорят ни о тебе, ни обо мне.
Её взгляд скользнул по мне, избегая глаз:
– Что ты хочешь за то, что помог мне?
– С чего ты взяла, что я чего-то хочу?
Она теребила в руках пакетик со льдом:
– Каждый чего-то хочет.
Я подумал об этом:
– Я хочу, чтобы ты хорошо выспалась.
Она подняла на меня свои зелёные глаза, изучая моё лицо:
– Это всё?
Я знал, о чём она спрашивает, и меня бесило, что ей вообще пришлось спросить:
– Это всё.
Ева нервно сглотнула:
– Если мне придётся… ну, знаешь… я бы предпочла с тобой.
Я откинулся в кресле, скрестив руки:
– Ты хочешь сказать, что, если выбирать между мной и теми грязными полицейскими, ты бы выбрала меня?
Она сильно покраснела:
– Я думаю, ты будешь… лучше.
Ирония её слов резанула меня. Я посмотрел на её покрытое синяками лицо. Я никогда не прикоснусь к ней. Она была слишком хрупкой, слишком уязвимой – не для игр, в которые я привык играть.
– Я никогда к тебе не прикоснусь.
Она втянула воздух:
– Ты не прикоснёшься?
– Ты не в моём вкусе, – солгал я.
Она избегала моего взгляда:
– Ты расскажешь полиции, что я здесь?
– Нет, если ты этого не хочешь.
Она покачала головой:
– Нет, не хочу.
– Тогда полиции не нужно знать.
Она закрыла глаза, а затем открыла их. Они были расфокусированы:
– Я странно себя чувствую.
Чёрт. Я привык глотать по три таблетки, не думая. Забыл, какая она маленькая.
– Это кодеин. Он оказывает успокаивающее действие.
– Врач говорил не брать больше одной, – пробормотала она.
– Сегодня ты будешь спать крепко.
Она боролась с сонливостью:
– Можно мне остаться здесь? Если ты позволишь.
– Ты можешь занять кровать.
Ева посмотрела на кровать в дальнем углу лофта, её глаза мило затуманились:
– Она слишком далеко.
– Тебе нужна помощь?
– Не могли бы вы… подвинуть кровать поближе?
