Спектакль без сценария - страница 8

Потом он признался мне, что, подозревал, конечно, что театр вешалкой не заканчивается, но реального масштаба инженерной сложности современного театра не мог себе представить даже в самых смелых фантазиях.

– Ехал в обитель муз, а попал туда, куда с детства не хотел – на завод, – смеялся Эрик. – Тут не творчество, Катерина, тут, чёрт возьми, производство! Планы, графики, сроки, объёмы продаж… Всё отлажено, всё смазано, процессы настроены, незаменимых нет. Разве что режиссёр, и то – в случае чего варианты найдутся. Ох, и почему мы раньше сюда не попали? Тут можно три детектива написать, производственную драму и любовный роман, материала – завались, персонажи – вот они, готовые ходят, нарочно не придумаешь.

Он мог часами бродить по театру, изучая его анатомию, механику, выяснять, как что называется, и вздрагивать от случайно услышанного из очередного закоулка или даже из-под потолка, с колосников, внезапного разговора невидимых людей. Закулисье было наполнено шорохами, шёпотом и сплетнями – там можно было услышать и как смакуют подробности развода одной из костюмерш, и горячие до рукоприкладства споры по поводу качества декораций, и свежайшие новости о внезапном запое художника по свету Петровича, и заодно о том, что по этому поводу думает режиссёр, обязательно с непечатными цитатами.

Сорен же изучал людей. Он и до этого был знаком и с режиссёрской, и с актёрской профессиями, но в кино свои правила, а в театре свои, и Сорен с азартом увлечённого исследователя каждый день отыскивал эту разницу. Ему раньше никогда не приходилось видеть процесс работы над постановкой с самого начала, с так называемого застольного периода, который он по первому впечатлению сравнил со встречей общества анонимных алкоголиков. В этот момент ещё никто ничего не играет, но постановка уже начата – актёры и режиссёр читают и обсуждают пьесу, и, что Сорену было особенно приятно, живой и здоровый автор в данном случае был режиссёру очень интересен, настолько, что был принят в равноправные участники всего этого процесса. Сорену задавали вопросы, к его мнению прислушивались.

Его тщеславию это не могло не льстить. Он даже словно выше ростом становился с каждым новым вопросом.

Особенно Сорену нравилось смотреть, как актёры читают свои роли с листа. Они даже во время первого прочтения незнакомого им ранее текста уже автоматически начинали делать первые прикидки к характерам своих героев, что-то начинали пробовать, и Сорена больше всего захватывал момент, который он раз за разом ждал, но так и не успевал отловить: когда актёр переключался и становился своим героем, совершенно не тем человеком, который до этого сидел перед ним, задумчиво раскачиваясь на стуле. И даже не тем, кого представлял себе Сорен, когда писал пьесу. А кем-то третьим. А потом, услышав замечание режиссёра, в одну секунду мог стать ещё кем-то, хотя текст каждый раз был один и тот же.

Ставил спектакль сам Дмитрий Градов. Я, разумеется, ни одной его постановки раньше не видела, просто в силу того, что посещать стадион мне нравилось гораздо больше, чем театр, но имя его гремело на всю страну. Перед тем, как приехать в Питер, я поискала информацию и о Градове, и о его постановках, и, если честно, оказалась в замешательстве – авантюра Сорена в этом свете стала выглядеть ещё более рискованной.

Градов поставил не очень много спектаклей, но каждый из них становился большим событием в театральном мире, и критики просто-таки бились в экстазе от каждой его премьеры, окатывая режиссёра поочередно то мёдом, то помоями, и предсказать их пропорцию заранее никто не брался. Мне тематика его творчества оказалась не близка, но Сорен тоже рекогносцировку проводил очень тщательно и взял область интересов Градова за основу для своей пьесы совершенно сознательно. Точно так же совершенно сознательно он сделал текст, если можно так выразиться, довольно пластичным – это был крючок, за который Градов должен был уцепиться очень крепко и лишиться любой возможности отказать Сорену в постановке и его присутствии в театре.