– Давай, Митруха… ну, где ты там… эк-х, вошь твою дерёшь! – Споткнулся о ногу в синем сланце того самого, разыскиваемого Митрухи, держа в руке стеклянный пузырь с остатками мутной жидкости.
– Твою ж бабку через пятку… ты ш-што, меня на одной л-лавочке найти не можешь? – раздался вялый тихий голос от склонившейся к ногам головы. Слетел сланец. Тот об него ещё раз чертыхнулся, бутылка встряхнулась и ушла так низко, что часть содержимого выплеснулась прямо в лицо одной из сидевших на лавочке баб. Она только поднесла сжатые в щепотку пальцы к губам и отрыла рот, но сизая, мутная, вонючая струя оказалась быстрее семечки между пальцев. Женщина подавилась, закашлялась. Соседние «белки» с кульками из старых советских газет встрепенулись, заохали-заахали. Кто-то пару раз ударил ей по спине. Мутная жидкость недолго пребывала внутри и быстрым залпом вылетела обратно. Кусочки непрожёванных семечек, связанные старушечьей слюной и разбавленные попавшим в рот спиртным напитком, источали умопомрачительный аромат и через несколько секунд красовались на обросшей, густой, седой макушке согнувшегося пьяного Митрухи, одетого в серую клетчатую рубашку и спортивные трико с лампасами. Друг Митрухи весело рассмеялся, отряхнул его обгаженный затылок довольно сильными ударами, больше похожими на подзатыльники. Тот что-то недовольно пробурчал, еле-еле приподнял голову.
– Н-на! Будешь? – протянул ему под нос бутылку.
– Не-а. Лучше… покурим… давай. – Выдал Митруха очень медленно и устало.
Поставил пузырёк на землю и достал сигареты. Закурили. Ничего не видя пьяными старческими глазами, Митруха задел пузырёк ногой. Бутыль опрокинулась, но содержимого внутри оставалось так мало, что выплёскиваться было нечему. Оба старожила выдохнули с облегчением, что ничего ужасного, к счастью, не произошло.
Тут к компании подошёл другой пожилой, но довольно энергичный мужичок, в тёмных штанах и ботинках, потрёпанной коричневой куртке и белой драповой кепке.
– От Митрофаныч то, а? Сидит, всё курит и курит. Кашляет-кашляет, никак не подохнет, старый хрен, – проговорил длинный худощавый мужичок. – Знаешь, кстати, почему так часто икаешь?
–Н-ну и поч-чему? – Митруха хотел приподнять голову, но задача оказалась непосильной.
– Да потому что дьявол тебя вспоминает. Заждался уже там, внизу, – показывал пальцем, тыча вниз. – Но ты, старое плешивое отродье, никак не хочешь в студёную ложиться. Та если и ляжешь, то неглубоко. В канаве, что недалеко, во-оон на той стороне, – махнул рукой. – Где коров пас давеча. Проспишься до вечера, и обратно, с бурёнками. Они – в стойло, и ты – в своё.
– Коляныч, никак ты днём аншлагу нахлебался! Шо, утром снова показывали? – приветливо улыбались женщины. – Сегодня в антураже весь какой, забавный да смешной.
– Ох, и не говорите дамы! – Степан шутливо отмахивался. – Добрый вечер, кстати, – улыбнулся худощавым лицом, оголяя свои родные, крупные белые зубы.
– Ой, никак это к нам Степан пожаловал, собственной персоной. Самый молодой, полувековой! Звёздная улыбка нашего деревенского… да как его там, в Америке то… этого, «налейвуда»! – закричала одна из баб, строя ему глазки. – Ой-ёй, типун тебе на язык, кошёлка ты старая. Дети вон, гуляют, бегают кругом, а она кричит слова нецензурные, побойся бога! – погрозила пальцем соседка. – И где только слова такие нашла…
– Пф-ф, «где-где», известно где. По радио вещали, – фыркнула та в ответ недовольно, и отвернулась.
