– Ну а ты?
– Я достала из кармана монетку, и показала ей. А она как увидела, такой злой стала… Хотела схватить с моей ладони, но я же знаю, что Ольке нельзя доверять. Лучше никому не доверять. И вообще, только на себя надеяться. Всегда. Сжала в кулак быстрее, чем Олька дотянулась. И в этот момент… – лицо девочки изменилось, словно увидела что-то. Сильно испугалась, глубоко и судорожно задышала.
– Она стала совсем другой. Не собой. Лицо сделалось земляным, под глазами появились круги фиолетовые. Стояла напряжённая, сжатая как пружина. Как волчок мой на взводе, что подарили мне с матушкой на день рождения. Я его очень люблю, ведь так давно хотела! Обожаю его пускать у тебя дома по́ полу, бабушка. Так вот, стоит она, как волчок накрученный, взвинченный. Кулачки белые сжаты. И тут ветер поднялся очень сильный, непонятно откуда. Волосы её длинные, светлыми локонами как змеи извивались. Сделала ко мне шаг, встала близко очень. Мне аж неприятно, жутко сделалось. Смотрела, на её лицо, как желваки на скулах заходили. И глаза, зелёные, насквозь сверлящие, сверлом ядовитым… – Катька сглотнула и продолжила дальше. – Её взгляд источал что-то, не иначе. Я чувствовала энергию, которая отравляла меня, отравляла всё вокруг. И платьице её красное, в клубничку расписное, развивалось на ветру. Да так сильно, что ударило несколько раз по моим ногам.
– И тут она накинулась на меня с кулаками, повалила наземь! Начала корябать ногтями, что стали похожи на тонкие длинные лезвия. Полоснула по рукам и ногам. Аж ручейки крови пошли, ба. Представляешь? На ногах раны глубже оставила, сильнее всего. Тоже мне, подруга, – Катька фыркнула. – Разьве подруги так поступают?
Катька показала на сильно покрасневшие пятна сбоку на икроножной мышце и слева, выше коленки. На том, что выше коленки, кожа вспузырилась белыми волдырями.
Мы скатились в низину. Валялись на земле, в пылище. Немного не дошли до озера. Пока лежали, я крутила головой и заметила, что именно здесь, почему-то, трава вся пожухла как осенью. Закрылась от неё руками, а она била, пыталась вырвать эту штучку из кулака. Я скинула её с себя, толкнула ногами в живот. Побежала сюда, домой. И вот я здесь, кушаю хрустящий каравай. Ой, больно! – рана на ноге дала о себе знать, радостное детское лицо сморщилось от боли. Катька поджала и напрягла губы.
– Батюшки мои, да у тебя серьёзный ожог! – Взволнованно и громко говорила баб Женя. – И вулдыри то какие, ай-ай-ай. Где ж ты умудрилась так обжечься, совсем под ноги не смотрите, где беситесь.
– Так я же и говорю! – девчонка насупилась, говорила серьёзным голосом. – Ты мне не веришь. Я так и знала не поверишь, что от Ольки, от когтей её ведьминых следы такие, будто в чертовку превратилась. И платье у неё ещё, как из крапивы сшито. А, ба? – она посмотрела на бабушку Женю. Искала в её глазах поддержку. – Помню, когда один раз в крапиву попала, все тело горело, и руки были красню-юючие-е… как раки, которых деда варил.
– Да будет тебе завираться. Небось костёр кто жёг, ты через него сигала, или прыгали в овраге на мусорке, которую частенько поджигают. Вот и навернулась, а правду сказать боишься. Вечно лазаете, бегаете, играете там, где нормальному человеку и в ум никогда не придёт шастать. А для вас это любимые места, как мёдом помазано. Ладно. Потом с твоей подружкой разберёмся. Я с ней обязательно поговорю. Кстати о мёде. Сейчас обработаем, обмоем водой и помажем. Пойдём, присядь-ка пока здесь, обожди на крыльце. Сейчас мазь сварганю и обработаем. Всё будет хорошо.
