– Да всё я рассказала ма, всё. Как было, так и сказала. – Катька уже сама начала уставать от всех этих вопросов, плавно переходящих в какой-то допрос. – А не верю, не доверяю, потому что кругом… – она задумалась, подбирая слова. – Кругом одно зло. Люди злые. Вокруг них всё злое. И все, кто с ними общается, тоже начинают меняться. И так с каждым днём, с каждым годом. Становится всё только хуже, и хуже. Неужели никто из вас этого не замечает?
– Ну что ты, как жешь никому не доверять… Я надеюсь, что мне, бабушке, и Даньке, ты веришь и доверяешь. А если поссорилась с Олькой, то это не означает, что вы не помиритесь или что все будут такими… Ну, ладно, – Марина Викторовна решила больше не допытываться к дочке с расспросами, тем более чувствовала, что та говорит правду. Она смотрела ей в глаза. Её дочь склонила голову, глядела на носки своих песочных сандалий, болтала ногами.
– Все вокруг становятся, как Олька… словно, влияет на них что-то. На всех людей, которые здесь живут, – говорила вниз, довольно тихо, не поднимая голову. Двенадцатилетняя девочка погрустнела. Зашмыгала носом.
– Ну что же это такое, котёнок мой, – матушка обняла её, трепетно прижала к себе. – Что ж происходит нынче с людьми, с детьми… Вы ж ещё совсем маленькие. Почему все так меняются? Почему всё вокруг нас – так изменяется… – тихонько, в пол голоса говорила мать, поглаживая ребёнка по спине.
К слову сказать, Катькины ожоги были далеко не простые. Её кожа, те участки тела, которых коснулась Олька, получили сильнейший радиоактивный ожог. Об этом стало известно на следующий день, когда к ним случайно заглянул деревенский чудак, просто поболтать о том о сём, о разном. О жизни в деревне, у кого порося родился́, у кого кто окотился, да умер ли кто. Когда он услышал из комнаты, где лежала девчонка, тяжёлые жалобные стоны. Почувствовал что-то неладное и решил заглянуть с разрешения родных. Чудак сразу всё понял, когда сделал пяток шагов в нужном направлении – его прибор, индикатор радиоактивного заражения, с каждым пройденным шагом верещал всё сильнее. Как ни странно, на её родных прибор не реагировал. Но это не значило, что они совсем не облучились. Возможно, словили небольшую дозу и прибор не мог засечь. Повезло, что тут скажешь.
Когда он вошёл в просторную, наполненным дневным светом комнату, то увидел её. Катька лежала на кровати с огромным толстым матрасом, укрытая по пояс тоненьким белым одеялом. Она бредила, что-то бормотала, вращала головой из стороны в сторону. На лбу, переносице, и щеках дрожали и сливались друг с другом мелкие горошинки влаги. Превращались в огромные капли. Они скатывались на подушку, стекали за ухо, сильно её щекоча. Девочка корчила лицо, сжимала губы и водила головой из стороны в сторону ещё сильнее, протяжно «уфая».
Марине и её бабушке он запретил близко подходить. Обычно они никогда его не слушали, и не воспринимали всерьёз. Так, обычный чудик с приборчиком, который всегда и везде таскал его с собой. Таких полно, и никто ему не удивлялся. Он даже с ним спал, мылся и ходил в туалет. Вот так вот, да. Но в этот раз, они почувствовали от него силу. От его слов, движений. И взгляда, что не смогли воспротивиться. Возразить, проигнорировать его слова, как обычно всегда все делали. Ведь чудак на то и чудак. Многие потешались над ним и подшучивали. Женя с Мариной, конечно же, так не делали – не позволяло воспитание и жизненный опыт, но всерьёз они не воспринимали его, никогда. Что тут поделаешь. А сейчас они стояли, скованные его неведомой силой. Рта раскрыть не могут, не шело́хнуться. Нет, не от того, что страшно. А просто не могут. Так и стояли в проходе, поодаль, смотрели.
