Бабушка Женя нарвала красно-зелёные стебли ревня, что рос у забора, и ушла в дом. Помыла, нарезала, смешала с парой ложек прошлогоднего цветочного мёда, который обменяли у соседа дяди Вити на мешок картошки. Хорошенько раздавила, чтоб те дали сок, перемешала. Достала бинт из кухонного шкафа, где на одной полке стояли тарелки и стаканы, на другой, что повыше, находились всякие баночки-скляночки, пузырьки с йодом, бинты и марля. Вышла на улицу с неглубокой миской в руках, бинтом и ножницами. Медленно уселась рядом с внучкой на ступенях пока ещё нового, имевшего вид, деревянного крылечка, которое сколотил её муж Виктор, тёска соседа.
– Вот, древнее деревенское народное снадобье. Издавна предки наши им мазались. – Баб Женя аккуратно, еле касаясь страшно вздутых вулдырей, наносила медовую кашицу с соком ревеня. Девчонка иногда ойкала и слегка дёргалась, когда бабушка дотрагивалась чуть сильнее к обожжённому месту рядом с вулдырями. И то дёргалась больше от испуга, что вот-вот сейчас прикоснётся и будет ещё больнее.
– Ну что ж, теперь лёгонько перебинтуем твою лапульку-красатульку, во-оот так. – Баб Женя перебинтовала и завязала нетугой узелок.
– Спасибо, бабушка, я тебя так люблю! – чмокнула рыжеволосую пожилую женщину в щеку и крепко обняла.
– Я побежала…
– Погоди ж ты, побежала она, – перебила её бабушка, удерживая рукой рванувшую с места девчонку. – А как же второй ожог? Там хоть и не так серьёзно, но помазать не помешает.
Девчонка недовольно нахмурилась, села, но ничего не сказала.
– С Олькой то, что случилось? Там осталась? – совсем тонким слоем помазала покрасневшую кожу ниже колена. – Всё равно через минуту грязью угваздаешь и сотрёшь. И будет, шо мазала, что не мазюкала, всё одно.
– Олька? Олька-аа… – Катька призадумалась ненадолго, вспоминая мельтешащие перед глазами события последних нескольких часов. – Да не знаю ба, правда. Мы как извалякались, я её ненормальную оттолкнула, вскочила да дёру дала. Сверкали мои сандали ого-го!
– Ясно всё с тобой, горе ты медовое, спелое, садовое, – чмокнула Катьку в щёчку. – Вот, теперь можешь бежать. Снова шляться и лазить где попало. Смотри, ноги не переломай. На арматурину какую не напорись или стекло битое. Слышишь меня? Повнимательней, а то в следующий раз мёдом с травой можешь и не отделаться! Даже сейчас, с такой травмой, тебя отпускать нельзя, – говорила баб Женя.
– Ну ба-а, – застонала Катька.
– Вот и я о том, разве тебя удержишь? – посмотрела на внучку с некой долей безысходности. – Оставь тебя сейчас дома, когда все гуляют, никому покоя не дашь, а мать разбудишь-перепугаешь. Начнёшь носиться и прыгать по креслам и кровати как дикарка. А у Маринки единственные выходные выдались. А то одна работа. И вы ещё с ума сводите, спать не даёте. Хорошо, что каникулы начались, она вас ко мне привезла. Сейчас пусть поспит, отдохнёт. Вы, кровососы мелкие, всю кровушку еёшную выпили. Вечером немножко поболтаю с ней нормально, пока вы с братом с новыми синяками, ссадинами да ушибами, на ужин не припёрлись.
Часть 3
– Доченька, милая, – Марина Викторовна присела напротив на стул. Взяла её за руки. Помнишь ты бабушке сказала, что никому не доверяешь? Кто тебе вообще такое сказал: «никому нельзя доверять»?
– Да никто не говорил, просто… Много таких, почему-то…
– Ты точно рассказала всё, ничего не упустила? – Катька смотрела на мать, на её тёмно-каштановые волосы, разбавленные не так давно возникшими седыми прядями. Лицо у неё было доброе, но очень уставшее, обессиленное. А когда услышала о пропаже её подружки, то сразу после этого Катька заметила, что на её красивом аккуратном лице появились новые, довольно глубокие морщины. Или это свет так играет и ей показалось?
