— Непохожа? — усмехнулась, тут же скривившись от боли в разбитой губе, — косы я в опочивальне отрезала и в наместника швырнула…
— Ну ты девка даёшь, — то ли восхитился, то ли решил, что я дура, дед.
Угодив в это кошмарное место, время для меня, казалось, остановилось. Зря я надеялась, что нас выпустят на воздух. Нет, мы продолжали сидеть в тёмном, пропахшем потом, мочой, рвотой и кровью трюме. Раз в день нам спускали неполный бочонок с водой, которая с каждым днём становилась всё затхлее. Сбрасывали пару мешков с сухарями, за которые бились пленники насмерть. Я даже не пыталась прорваться к тем мешкам, не в моём состоянии, но неожиданно те две девицы взяли меня и деда под свою опеку и подкидывали несколько твёрдых как камень сухариков.
В один из дней к нам спустились трое мужчин и прогуливаясь между рядами, рассматривали товар. Пройдя по кругу, они, ненадолго замерев, наконец выбрали… Девушку, что сидела ближе всех к выходу. Темноволосая с раскосыми глазами и красивой улыбкой, её с громким плачем потащили наверх. Моя соседка, что сообщила, куда мы направляемся, стоило мужчинам на неё указать, с довольной улыбкой поднялась и, виляя бёдрами прошествовала к выходу.
Вернулись обе спустя несколько часов, измученные, зарёванные в мелких синяках и укусах, которые было видно даже в такой темноте. Забившись подальше в угол, они ни слова не произнесли, отказывались от еды и воды…
— Может, и хорошо, что ты косы обрезала, — задумчиво просипел дед, которому с каждым днём становилось всё хуже.
— Наверное, — отрешённо кивнула, с ужасом осознавая, что всё это время, до того как меня продали торговцам — мне везло. Меня по-своему, но любили и берегли Бажена и Силуан. И даже Ильшат старался облегчить мой путь. А здесь… что дальше?
Дни сменялись, я давно привыкла к своему запаху грязного тела и даже стала меньше чесаться, с постоянным чувством голода тоже смирилась, а вот жажда мучила и даже глоток затхлой воды, от которой тошнило, был в радость.
Людей в трюме становилось меньше. Несколько умерших от истощения выкинули за борт. Две девушки, которых подняли на палубу, так и не вернулись, их крики, мне кажется, я слышу до сих пор. Соседка, та что побывала наверху одной из первых, тихо скончалась ночью, как и старик... За время пути я старалась меньше говорить с ними, не привязываться, зная, чем всё это закончится. Но всё же, не услышав привычное пожелание хорошего дня, весь день украдкой стирала слёзы, непрекращающимся потоком стекающие по моему лицу. На место деда сразу же пересели Тавус и Бусат, те самые шумные девицы. Первое время они пытались меня разговорить, выведать о жизни, но потом махнули рукой, правда, подкидывать сухари не прекратили.
— Кажись, остановились, — прошептала Тавус, прислушиваясь к непривычным звукам на палубе.
— Остановились, — тут же раздалось со всех сторон. И для всех в трюме началась новая пытка… что нас ждёт? Куда отведут? Все разом оживились, предполагая разные варианты. Я всё больше молчала, ощущая полную опустошённость. Мне было стыдно перед родными, что я сдалась… не выполнила обещание, но силы, казалось, разом покинули меня.
— Ты нас держись, — легонько пихнула меня Бусат, прерывая моё самобичевание, — мы присмотрим за тобой.
— Хорошо, — не стала возражать, зачем.
А утром нас всех вывели на берег. Окатив холодной водой, смывая с наших тел грязь и вонь, торговцы брезгливо морщась, бегло осмотрели свой товар, отобрав в разные кучи, стянув руки за спиной, погнали к помосту. Бусат и Тавус разъединили, девушки стиснув зубы, всё же гордо вскинули головы и, показав друг другу какой-то знак, ободряюще улыбнувшись, двинулись, каждая в свою сторону.
